 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 2004
Владимир Салимон
КОРОТКОЕ ВРЕМЯ
. . .
Деление приводит к умножению,
так всякой живностью кишмя кишит река,
но склонность мотыльков к самосожжению
по-прежнему довольно велика.
Достаточно обзавестись фонариком,
по саду полуночному пройтись,
заметить все же, будучи очкариком,
и, близоруко вглядываясь в высь,
что мотыльки на землю так и валятся,
на землю с шумом сыплются с небес.
Мирьяды звезд при этом глупо скалятся.
Горит костер. Вдали темнеет лес.
. . .
Как основание скульптуры,
как проволочный каркас,
останками мускулатуры
лес на ветру осеннем тряс.
Руину сада городского
скорее он напоминал,
но отвращенья никакого
он у меня не вызывал.
Напротив, я с умильным взором
нередко по лесу бродил
и не покрыл себя позором —
его не хаял, не бранил.
. . .
Сумерки всего важней.
На изломе дня и ночи
в обиталище теней,
верно, нет пути короче.
Лишь на несколько минут
задержался я у входа,
потому что солнце вдруг
засияло с небосвода.
Я увидел речку, луг,
голубую кромку леса
и почувствовал, что вдруг
пала с глаз моих завеса.
. . .
Пара-тройка тварей злобных,
вот тебе уже и стая —
понял я, себе подобных
с беспокойством наблюдая.
И на станции товарной,
и на пристани паромной,
между публики шикарной
и среди прослойки скромной.
Грай вороний спозаранку
вырывается наружу.
Лай собачий наизнанку
выворачивает душу.
. . .
Нынче времена тяжелые,
и однажды мы увидели,
на ветру осинки голые
как согнулись в три погибели,
колокольню в землю вросшую,
башенку водонапорную,
глядучи во тьму полнощную,
точно взяв трубу подзорную.
. . .
Тревогу бьет воронья стая,
поскольку вертолетик низко,
по осени хвостом виляя,
приумножает степень риска.
Пилот спешит поставить свечку,
в штурвал вцепившись что есть мочи,
чтоб на дыбы поставить речку,
быть может, нет пути короче.
С ног на голову, с боку на бок
барахтается вся округа,
и множество румяных яблок
в сердцах побилось друг о друга.
. . .
Начало осени раздел
имущества предполагает.
Образовавшийся пробел
снег понемногу заполняет.
Но остается виден след,
со временем едва заметный,
как между елками просвет —
в лесу дремучем сумрак бледный.
. . .
Мне более нечем себя оправдать,
как непротивленьем насилию,
и в сумерках ранних забравшись в кровать,
я радуюсь снега обилию.
Зима долгожданная нынче щедра,
но, чтобы картины не портили,
приблудных собак я не гнал со двора,
мол, хватит выкидывать фортели.
И ржавые ведра в сарай занести
я вовремя не удосужился.
Я снегу дал волю следы замести.
Снег падал, кружился и вьюжился.
. . .
Ворона жирная настолько,
что кажется, провалит крышу.
Как с треском шаткая постройка
за землю валится, я слышу.
Как будто остов корабельный,
изъеденный водой соленой,
как будто это бред похмельный
среди пустыни раскаленной.
Среди кустов чертополоха,
заглохших огородных грядок
уж новая грядет эпоха,
а здесь — забвенье и упадок.
. . .
Паузы промеж словами,
как просветы меж стволами,
а без них наш разговор
хуже, чем глухой забор.
Умной мысли не пробиться.
Не поможет заграница.
Вот уж правда — темный лес:
звук остался, смысл исчез.
. . .
Еще немного постареет
и без того уж Старый Свет
и наконец окаменеет,
как древних ящеров скелет.
Занятно будет сопоставить
с объемом черепа длину
хвоста, детишек позабавить
я лишний раз не премину.
Я укажу на несуразный
размер гигантских челюстей,
оскал эпохи безобразный,
пожравшей всех своих детей.
. . .
Пусть тяжелей небесный свод
и ниже тучи грозовые,
но чувствую весны приход
я много раньше, чем другие.
Так, услыхавши вдалеке
шум проходящей электрички,
упрямо стрелочник в руке
флажок сжимает по привычке.
Что в этом больше нет нужды,
его нисколько не смущает —
живет, не ведая беды,
и первым поезда встречает.
. . .
Изображение нечеткое:
край леса и реки излучина,
и я не знаю, сколь короткое
на сборы время мне отпущено.
Во всяком случае особенно
не стоит поддаваться панике.
Тут за колдобиной колдобина.
Кругом болота и торфяники.
В вечерних сумерках застрявшая
у птицы в горле песня звонкая,
как будто зиму простоявшая
у нас в саду соломка ломкая.
|
|
