 |
ГОЛОСА
№4, 2001
Никита Янев
СА
Она за мной как, многоликий Янус.
Она вошла в дома, в деревья, в голос.
И гарнизонный дух во всем, и построенье скоро,
и мальчики дубовые стоят.
И в них тоска. И желтые разводы
в нестираном белье. И самоволки в небо.
И женщины, с которыми так просто
договориться. И казенный орден
за смерть другого. И топор. И плаха.
И так мне страшно видеть человека
сквозь мутное стекло глухой команды,
что я опять срываюсь и бегу.
И на бегу запоминаю только локти
и мутную полоску желтых лиц.
Я ненавижу лишние тона.
ПРО МЫТИЩИ
“Не восемь рук же у меня”, —
сказала дочь и дверь закрыла,
таща игрушки в свою детскую,
а я припомнил Достоевского.
Гуляли с ней, гуляли прочие,
не любящие детский сад,
и бабушка одна, короче,
рассказывавшая все подряд,
рассказывала, что работает
в гинекологии, когда
из школы высыпали школьники
на двор второго сентября.
Сказала, мол, что вот такие же
лежат у них, их очень много,
про триппер уж забыли — сифилис,
пятнадцать и шестнадцать лет,
последние два года. Вставил
про наше время робко я.
Она рассказывала дальше:
“Под капельницею и аборт.
Приходят очень поздно, дети
не могут быть нормальны, но
одна решилась и рожала.
Как видно, пролечилась”. Термин.
Потом подростки загалдели,
засквернословили, она, —
“Теперь начнется мат, — сказала, —
детей нам уводить пора”.
Какая встреча. В самом деле,
рассказывала, что гимнастка
теперь пошла в плеча и бедра.
Внук темные очки разбил.
Рассказывала, что муж бросил,
из шестерых троих сгубили,
в трех комнатах одна кукует,
а в поликлинике народу.
“Теперь лежит в Северодвинске,
парализован и зовет”.
Обычные, чуть пожилые
мне разговоры обо всем
о многом догадаться дали.
Про женщину, про Достоевского,
про свой характер, про любовь.
И вот раскрылась эта книга,
что жизнью многими зовома
на той странице, что пролистывалась
по недосугу и смущенью.
Простая девочка из плоти
и голяка родимый плод
сумела полюбить для детства.
В Мытищах умер князь Андрей.
|
|
