 |
ГОЛОСА
№3, 1995
Алина Талыбова
САГА О МОЕМ ГОРОДЕ
...А на углу, на перевале,
Был дом в старинном пышном стиле.
И с крыши в небо стартовали
Его бесчисленные шпили.
Там изнывал от зноя рыцарь,
Не знавший вкуса кока-колы.
И вылетал бесплотный Моцарт
Из окон музыкальной школы,
Своим надушенным атласом
Смущая джинсы и вельветки...
Сидел литературный классик
В ладошке крохотного скверика.
И речи детские журчали
Вокруг подошв его чугунных.
И в сквере ветки подрезали,
А ночью целовались в губы.
Наискосок — сапожник вечный
Джаз на подметках барабанил.
А в переулочке — колечками
Дымила крохотная банька,
Несясь под всеми парусами...
И в баню очередь стояла,
Вооруженная тазами,
И в “классы” девочка играла.
Плыл ветер, сизый, как голубка,
Качались облака, как ялики...
Сидел базар в цветастых юбках
Среди рассыпавшихся яблок.
И розу винную, невинную
Держал в зубах лихой торговец.
Брел вдоль начищенной витрины
Троллейбус, смирный, как корова.
Тогда в кинотеатре модном
Шли фильмы про крутых команчей.
И неподдельная свобода
Мерцала нам в зрачках кошачьих.
Блестел глазами смуглый вечер,
Струились улицы, как реки...
Взобравшись городу на плечи,
Мы времени поверх смотрели,
Как ветер женскою ладонью
Оливам волосы ерошит,
А в тесной бухте, как в загоне,
Топочет море синей лошадью.
И ржет, и пену с губ роняет...
(Но это — при плохой погоде.)
И мы по слуху узнавали
Ту страстную — навзрыд — мелодию,
Что вел июль в ключе скрипичном...
Вибрировал асфальт, как дека.
Теснились в здании кирпичном
Библиотека и аптека,
Где грустный академик Павлов
Смотрел на Боткина над входом...
Был город выгнут, как пиала,
И обожжен, как терракота.
И он стоял в шкафу Вселенной
На дальней полке, в окруженье
Таких же безделушек простеньких.
И в нем происходила осень.
С зимой чередовалось лето,
С фасадов осыпалась лепка...
В нем оказавшись (без сомненья,
По высшему распределенью),
Судьба моя происходила
И —
проходила, проходила...
. . .
...Стоит фатальная зима,
И чтобы не сойти с ума,
Я запишу в блокнот про то,
Что вот — прошел сосед в пальто.
Он с непокрытой головой
Спешит к соседке молодой.
Спешит, сбиваясь, —
и плывет
Под каблуками тонкий лед.
...А пепельный соседкин кот
Его не любит.
Гость придет —
Кот умыкнется на балкон
И смотрит: как стучит в окно
Окоченевшее белье,
И на по швам плывущий лед...
И это небо нежилое
Вверху...
А за его спиною
Хозяйка птицею летает,
И осыпается цветами,
И льет варенье из кизила
В сугроб стихотворенья зимнего...
АНГЛИЙСКИЙ ЭТЮД
...Иногда я себе представляю,
как если бы
что-то где-то сместилось
в тяжелых созвездьях,
спутав кармы, как карты, и тело, и душу,
и я жила бы,
с собою и с миром не споря,
в графстве N,
что лежало бы плоской ракушкой
на песке возле самого серого моря.
(Впрочем, очень возможно,
что солнечным утром
эти волны отсвечивали бы перламутром,
словно спины наяд, белокурых и томных...)
И я была бы не я,
а мисс Смит или Томпсон.
Я бы преподавала (и, в общем, недурно)
синтаксис и британскую литературу
в том, единственном в городе, женском колледже.
И мои девочки были бы, в общем, прилежны.
Я носила бы блузку с приличною брошкой
и клетчатую юбку,
и в школьном буфете
мне всегда оставляли бы пару пирожных
с миндалем и корицей...
А по уикендам
я носила бы джинсы
и растянутый свитер,
и очки в металлической тонкой оправе,
и за мной бы ходили
невидимой свитой
Роберт Стивенсон, Шелли,
и Киплинг, и Байрон.
И надо всем бы витал
дух торговли и странствий...
У меня был бы огненный
сеттер ирландский.
Я звала б его Патрик,
и медное тело
мне навстречу по старому парку летело,
задыхаясь от радости,
листья взметая...
И жизнь была бы неспешна и элементарна.
И мужчины представлены были б достойно
школьным сторожем, пастором
и почтальоном,
и соседским подростком
с локтями в болячках,
тем,
что тайно мечтает стать бравым пожарным...
А в городке был бы вечный туман,
словно прачка
понавешала простыней,
плохо отжатых.
Я делила б apartment свой
в домике чистеньком
с компаньонкой и стареньким телевизором,
что хрипит и страдает разлитием желчи.
А как раз за углом был бы местный музейчик,
где в двух комнатках тесных
пылится история
(та, что пишется с маленькой, а не с заглавной,
прорастая без спроса травой безымянной
у подножия Генрихов и Викторий).
И в мире были б озера,
и овцы, и небо,
и охота на лис, и костюмы из твида,
и рождественский пудинг,
и трезвая нега
близлежащих болот с их палитрой размытой.
Запотевшие стекла вечернего паба,
и чьи-то тени, и смех, и светофоров смятенье
перед призраком ночи...
И жизнь представлялась бы
бесконечной,
как диккенсовское предложение.
|
|
