 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 1995
Сергей Николаев
ЗДЕСЬ, ГДЕ АЗИЯ
ПЕРЕПИСКА ЭЛЬЗЫ
1.
Здравствуй, Эльза!
Много лет прошло с той поры.
Помнишь, как Янсон
Ушел добывать золотую рыбу?
Каждый вечер ныряет она за горизонтом.
Ты все так же чинишь в поселке сети,
Варишь детям уху и печешь лепешки...
Позабудь об этом широкогрудом, неспокойном красавце!
Крабы съели его глаза, на дне покоятся кости.
Море лижет холодный берег и ворочает камни.
Эльза, терпеливая Эльза,
Скоро твои волосы как чайки станут седыми.
Напрасно Янсон так часто
Смотрел на закат и хотел перебраться в Берген,
Напрасно хотел он стать владельцем лавки
И возить товар на собственной шхуне.
Рыба не исполняет таких желаний,
И к тому же Янсон никогда не умел считать деньги.
Эльза, Эльза,
Сети с каждым годом становятся все грубее и тяжелее,
Морщинами покрываются твои руки.
Не отказывайся от подарков судьбы!
Стены моего дома из эстонского дуба,
И резная кровать слишком широка
Для одного судовладельца!
Три луны подожду я и два почтовых дилижанса.
Но не больше, Эльза.
Не ходи напрасно на берег,
Не ищи случайный парус на горизонте!
Море не прощает ошибок бедному человеку.
Голубоглазая Эльза, тебе посылаю это письмо
С предложением стать хозяйкой шхуны
И запасов эля в моем подвале.
2.
Эльза,
Ты сегодня в пути.
Наконец-то ты нашла свою судьбу.
Что и говорить, богатство богатству рознь.
Деньги, широкая кровать и дом из эстонского дуба
Не привлекут свободную душу.
Ох, я уже слишком стара,
Чтобы увидеть твое запоздалое счастье.
Пусть родятся настоящие рыбаки от бергенского поэта.
Я не верю в эти старушечьи сплетни,
Будто он все время бредит о какой-то истине.
Точно знаю: глаза его смотрят прямо,
И руки, всегда готовые тебя обнять,
Легко вытащат невод, полный норвежской сельди.
Ты сама знаешь, Эльза, что я-то понимаю в этом толк.
Я и петуха умела всегда сама зарезать,
И эля выпить больше других.
Знаешь, девочка,
Пусть уже наступили первые холода,
И почтовые лошади выбились из сил,
Но у тебя впереди жаркий медовый месяц.
Послушайся доброго совета:
Никогда не называй его Янсон.
Зови его Карл, муженек, ангел мой ненаглядный.
И не позволяй пыли скапливаться по углам.
Более же всего
Следи, чтобы мясо не подгорало.
И не забывай старую Лайму,
Твою крестную,
Написавшую это полезное письмо.
3.
Родной мой Карл!
Пишет тебе твоя Эльза.
Скоро ли ты вернешься в Берген
Попробовать мою стряпню?
Вчера я открыла твою книгу
И удивилась, как крепко в ней сидит каждое слово.
Каждое — словно камень в перстне богатого судовладельца.
Ах, Карл,
Лиственницы в городском парке уже пожелтели,
А ты все еще бродишь по Норвегии простым лудильщиком.
Я соскучилась — меня давно никто не называл
Колервикской ведьмочкой,
Рыжей похитительницей сердец!
Но я только маленькая Эльза,
Которая любит своего Карла,
Бывшего рыбака и знаменитого поэта.
Кажется, я жду так долго,
Что даже пироги, приготовленные к приезду Лаймы,
Успели засохнуть, а тебя все нет и нет.
Знаешь, Карл,
Мне сегодня снился Янсон.
Куртка на нем превратилась в лохмотья,
И водоросли опутали посиневшее лицо.
Он был такой страшный,
Что я испугалась и проснулась.
Казалось, летучие мыши летают в комнате,
Но это были только тени от уличного фонаря.
И тогда, представляя твои спокойные глаза,
Полные любви ко всему, что они видят,
Я сразу успокоилась.
Господин мой,
Не зря же ты написал в своей книге,
Что счастье дается людям,
Принимающим мир таким, какой он есть,
Людям, которые не гоняются за круглой золотой рыбой,
Исполняющей глупые желания.
Карл, я знаю, что ты умело управляешься с парусом
И лошадьми правишь не хуже, чем протрезвевший кучер.
Приезжай скорее домой
Рассказать нашему непоседливому Лео
Сказку про золотую рыбу.
Но если ты задержишься, то знай,
Что мне так легко и трудно тебя ждать,
Словно вернулись времена юности
И я — рыжая девушка, пляшущая с кружкой в руке
На чужой свадьбе.
. . .
На подоконнике в коробочках, горшочках
Рассаду вырастить и по весне на дачу
Свезти. Я расскажу в немногих строчках
Об этой участи. Прости меня, я плачу
О стебельках о тех, о бархатных листочках.
Так призрак зим полуголодных и цинготных
Отца преследует, страшнее, чем набеги
Орды татарской. Породил отец животных —
Меня, и брата, и сестру. Мы все в телеге
Могли бы жить и кочевать в степи на потных
Конях калмыцких. Но какой-то дикий случай
Нас бросил в Петербург. Отец растит всю зиму
Рассаду, весь в трудах, и помидор могучий
Насытит бедных нас. И даже половину
Мы скорбно выбросим — не съесть гниющей кучи
Нам, инвалидам, а сестра в немногих строчках
Немецкий быт похвалит. Страшной той пропаже
Отец не рад совсем, и лишь навоз в горшочках
Он поливает и рыхлит, а если скажет —
О стебельках о тех, о бархатных листочках.
. . .
Где автобусное кольцо, за бетонным забором овощебаза.
Разгружал я летом вагоны с помидорами, с виноградом.
Три рубля вагон, и охрана меня задержала всего два раза,
И за кражу два раза, два раза меня судили — я гадом
Буду. Но помню: с бомжом Алексашкой мы закалялись —
Для погрузчика на поддоны ящики ставили, как чумные.
Были там ананасы, и мандарины, и, не поймешь, физалис.
И хурма прозрачная — мы в тропики въехали по пустыне.
Миражами казались даже такие дородные кладовщицы.
Пот слепил глаза, и пыль от соломы, но успевали к сроку.
А когда нас уволили в межсезонье, то рваные рукавицы
О привольной жизни напоминали, брошенные на полку.
Ночью снились вагоны целые с помидорами, апельсины,
Ананасы, хурма и финики — то, что для нужного человека
Существует в реальности, как телевизоры, как машины,
Как в подвале живущие Алексашка-бомж и поэт-калека.
. . .
Коричневая пустыня до горизонта.
Город, где кошки на улице круглый год.
Запах рыбы, мобильная связь для понта,
И язык татарский — черт его разберет!
Здесь, где Азия к автобусной остановке
Подступает, словно длинная к сердцу тень,
Здесь край света — спроси у любой торговки!
Верблюжатина стухла! И развития всем ступень
Очевидна: неолитическое пространство
Бросается уходящему поезду наперерез.
Астрахань, Ашулук, Баскунчак... Контраста
Не заметишь: степь, и в степи человек исчез.
. . .
Бледное, серое небо китайской провинции,
Станция то ли Рязань, то ли Мичуринск, то ли
Просто Кашира. Два лейтенанта милиции,
Бабки с кошелками — пиво, огурчики соли
Неслабой, картошка и вобла... мороз обжигающий,
Словно удар ниже пояса. Сонная блядь-проводница
Топит титан, и тоска не звериная — та еще,
Домезозойская. Тронется поезд и мнится,
Что за окном не склады, не заводов развалины,
А пейзаж незнакомой планеты, где сам ты,
Бог знает как, оказался. На лбу проступают испарины
Мелкие капли, и по трансляции лупят куранты.
|
|
