 |
ГОЛОСА
№3, 2004
Анна Кузнецова
. . .
Смысл у слов на голове —
как пилотка из газеты:
солнце, полдень. Слово «лето»
знай — и путайся в траве...
Голос выпадет из слов
по ступенькам без порядка
долгим «и» — а есть ли краткий...
Посмотри в свою тетрадку,
в своды суффиксов-основ.
В парадигме слово «тело»
село-встало, встало-село,
хочешь — выйдем и пойдем,
хочешь — ляжем и заснем.
Голос падает опять...
Ловишь смыслом, хочешь знать...
. . .
натирая об узкое русло бока,
провернулась, как штопор, сливая в бокал
устья долгого
лето
серебрясь и ребрясь,
отвердела река,
отвертелась от ветра
отсекла ивняка лишний слог,
улеглась в однострок
. . .
Болтливый катер женским голоском
По осени считает пассажиров.
Прожорливый курорт сбесился с жиру —
Не делится захваченным песком:
Повсюду аквапарк. Куда ни глянь —
Любви рабыни свозятся возами,
И смотрят нераскосыми глазами
Татарове, что собирают дань.
Осядет свет. Увянет ветерок.
Увяжет тетка чурчхелуґ и груши.
Посмотрит из партера волн нырок
Закат одной отдельно взятой суши —
И будет месяц в полной тишине
Сидеть над отыгравшею пластинкой,
А солнце до утра лежать на дне,
Обмахиваясь голубой простынкой, —
«Покой» — определит ее покрой
«От автора» читающий герой...
НОЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР
без любопытства поднимает
оброненные вещи
. . .
Мама захотела
выйти за ограду,
выброситься в ночь.
У нее нет тела,
тела ей не надо,
тело носит дочь.
Что на ней — в заплатках,
бледненького тона,
в гречку и метель
ухвачу за складку,
вытащу с балкона,
сволоку в постель.
Вытяну, расправлю,
выглажу руками,
подержу зажатым
между потолками.
Стянет память нашу —
кесареву рану:
Маша ела кашу,
мама мыла раму.
. . .
Я просыпалась затемно, входила на носках
в увешанное платьями большое слово «шкаф»
и выбирала серое, как зачастивший дождь,
поспешной школьной верою в заведомую ложь,
и долго было холодно — до нынешней весны,
когда на берег, в комнаты, выбрасывались сны,
и нужно было зеркало кропить водой, тереть,
проверить светом, мелко ли, чтоб мельком посмотреть
на столик с детской книжицей, где старый Дон Кихот
от улицы до ижицы за истиной идет
и хочет тень от мельницы переливаться той
в ушат Большой Медведицы налитой темнотой.
. . .
Искать друг друга стало так темно...
Сны больше закоулочные снятся.
Сплю с кем-то рядом, чтобы ни в одном
не заблудиться, не потеряться.
. . .
О поэт! Не дописывай строчки до точки.
Я не в силах дочитывать длинные строчки
современных стихов. Этой повести нет.
Не печальней, а нет. Приблудился сюжет
к тишине, где светляк без полета живет,
сел, пригрелся — и гасит зеленый живот.
И в сплошной темноте долго слушает сад,
как неспешно съедает лиса виноград...
Многоликий Ромео, Джульетта глупа —
на пуантах стоит, как велел Петипа,
на балконе, как распорядился Шекспир,
и глядит на тебя в перевернутый мир.
Все глядит и глядит миллионами глаз,
курит, плачет, твердит: эта повесть про нас...
. . .
Какой-то небывалый излом тишины
в словоохотливости одиноких.
После отмены цензуры
тишина эта вышла
многотомным изданием.
|
|
