 |
ГОЛОСА
№4, 2009
Владимир Васильев
. . .
Под желтой звездой фонаря городского
С шарманкой стоит молодая корова.
Шарманка играет, корова поет.
Поэт от безденежья горькую пьет.
Деревья, как пальцы мои, холодеют.
Ряды безнадежно влюбленных редеют.
По улице пара бредет кое-как,
Над нею законный сгущается брак.
Зудит бытовуха: “Себя пожалей-то!”
Свистит возле уха ноздри ее флейта.
А я не горюю: “Прощай и прости”.
Пойду к фонарю я, свисти не свисти!
Там свет разгоняет унылые тени.
Там пьяный поэт преклоняет колени
И шепчет корове: “Родная моя!”
И капают слезы на морду ея.
. . .
В новогодние праздники
Перед натиском вьюг
Все бушлаты и ватники
Отступают за круг
Циферблата вселенского,
Чтобы, глядя на снег,
Слушать арию Ленского
Сквозь разряды помех.
Средь снегов и сияния
Крепко спаянных льдин,
Посреди мироздания
Репродуктор один.
Стала вьюжная конница
У замерзшей реки.
Двое медленно сходятся,
Тихо взводят курки...
. . .
“На Молдаванке музыка играет, —
Блатной певец по радио хрипит, —
А за столом два вора выпивают:
Пахан Третьяк и Йоська-инвалид”.
Нам песню эту пел залетный кореш,
Вернувшийся из отдаленных мест.
И я тогда (как с юностью поспоришь?)
Запомнил все слова в один присест.
Коверкая великий и могучий,
Дешевенькими струнами бренча,
Я так хотел, чтоб все жалели круче
Маруську-падлу, Кольку-ширмача.
Кирзой и щами пахла бытовуха.
Распространяя винный перегар,
Я в парке пил с богатырями духа,
Ценившими блатной репертуар.
Они башками бритыми кивали.
А дух мой бравый уходил в живот
При мысли, что на Белом урканале
И я стою у лагерных ворот.
. . .
Какой-то припадочный возле распивочной
Глядел на бульвар сквозь осколок бутылочный.
И мент, невзирая на шваль молодецкую,
Был явно смущен его радостью детскою.
И я, наблюдающий радость ментовскую —
Простую, житейскую, в чем-то отцовскую, —
Был ярко-зеленый, кривой и загадочный.
Такой же, каким меня видел припадочный.
. . .
Предутреннею зимнею порой
Под новеньким календарем настенным
Малыш уснул в обнимку с кобурой,
А мать — в обнимку с дяденькой-военным.
За занавеской бабушка не спит.
Она вздыхает шумно, как корова,
И приглушенно издали звучит
Тревожно-строгий оклик часового.
Залаяли собаки по дворам.
Задумалась бабуля на рассвете
О том, как торопливы по утрам
Все дяденьки военные на свете...
. . .
У реки, где рябина облезлая
И подгнивший дощатый причал,
Может быть, “о, Природа любезная!”
Мой восторженный предок шептал.
Покосился забор кафетерия.
На песке груда тары пустой.
И газета плывет, как Офелия
В белом платье под мутной водой.
. . .
Под опорными столбами
Лопухи и лебеда.
Небо серое над нами
Исхлестали провода.
Как в мороз они трещали!
Как свистели на ветрах.
Черепами как стращали
Нас таблички на столбах.
Раскаляло солнце провод,
Снег в метели налипал.
Человек находит повод,
Чтобы гибнуть за металл.
Над столбами небо пусто...
А для тех, кого спасли,
Прояви, хирург, искусство,
Чтобы руки отросли.
|
|
