 |
ГОЛОСА
№4, 2008
Ирина Ермакова
***
Вот вытрясли всю душу, вот она
взвилась, махнув рукой на это тело,
шарахнулась от койки до окна
и, не оглядываясь, полетела.
Гуляй — чего там! Там — она одна.
И там ничуть не лучше. Там она
уже скулит и тянется назад,
уже боится перепутать тело
и предвкушает, маясь у окна,
разборки оголтелого полета.
И дышит на стекло из переплета.
Ты что, душа моя, совсем сдурела?
Какое — тело? Что тебе в нем? Ад
и голова, где только звон и ветер.
Зевнет, встряхнется, как веселый сеттер,
и впрыгнет в эти ребра наугад.
***
Хочется спать. Или рыдать.
В дождь декабря в ожидании снега
мокрые иглы птичьего меха
в луже саднят иероглифом «ять».
Все это стыдно. Или смешно.
По тротуару бегущая капля
клюнет бордюр — продолженьем спектакля
дождь разворачивает полотно.
Это не ты. Или не я.
Все это, знаешь, потом обернется —
все обернется потом и увидит
снежнорождественского воробья.
С кем это всё? Ничего. И ни с кем.
Нежноморозный ледок на полоске
лужи звенит разносветный и плоский,
то-то стучит воробей по-японски:
что это вы тут, что ли — совсем?
***
Плавится полдень, в груди колотье,
взлетная дымка над лугом плывет,
главный герой — загляденье мое,
смотрит, как вяжет петлю самолет:
рев напряженный, дрожь, разворот.
Руки раскинул — травы не сминая,
свет необъятный легко обнимая.
Солнечный заяц бежит по щеке,
низкое небо стоит над душой,
кричит — электричка невдалеке,
сердце колотится, как чужое.
С каждым ударом — трава зеленей,
плотный накатанный воздух — синей,
ближе и ближе след самолетный,
набело связанный из ничего.
Смотрит герой и не видит его.
Просто лежит себе как любой
в метре каком-нибудь над собой.
***
В сумерках с головой не зажигая
света
с толстой любимой в супере
лоснящемся на коленях
книгой
он сидит с наслаждением
вращая растрепанные страницы
тьма
тяжелеющая ничему не мешает
все наизусть
Пусть
проплывают медленно-подробно
в детских
родинках опечаток
хищных
царапинах карандаша
и дальше дальше
уже спеша — смазанный косо — овальный
синяк
библиотечного штампа
сладкая вмятина чайной
чашки и та — пустая
страница с обманной рифмой
где в подушечки пальцев врезается белый
шрам
от загнутого угла
Он усмехнулся припоминая
захлопнул вздрогнул
усмешка его была —
так могла бы душа
усмехнуться
во тьму листая
былые свои тела
|
|
