|
ТРАНСКРИПЦИИ
№3, 1994
Рудаки, Хафиз, Саади, Хаджу
ЦВЕТЫ ФАНТАЗИИ ВОСТОЧНОЙ
Классическая персидская поэзия всегда привлекала русских поэтов. Еще Пушкин писал, что в России «Гафиза и Саади давно знакомы имена». Слова Саади он поставил эпиграфом к «Бахчисарайскому фонтану», а стихотворение «Не пленяйся бранной славой...» озаглавил «Из Гафиза».
Хафиза переводил Фет.
Но широкий интерес к восточной поэзии и переводам из нее особенно ярко проявился в России в середине XX века. Восточных поэтов переводили О.Румер, К.Ликсперов, В.Державин, В.Левик, Дм.Седых, Г.Плисецкий.
Переводы восточной поэзии — особое искусство: приходится следовать жестким канонам, еще более жестким, чем, скажем, в итальянском сонете.
Главные жанры поэзии на фарси: газель — лирическое стихотворение, состоящее из бейтов-двустиший; касыда — она сходна с газелью по форме, но имеет одическую или сатирическую окраску; рубай — лирическое или философское четверостишие с жесткой рифмовкой.
Здесь мы печатаем новые переводы из Абульхасана Рудаки (ум. в 941 г.), Шамсиддина Мохаммада Хафиза (ок. 1325 — 1389), Муслихиддина Саади (род. между 1203 и 1210 — ум. 1292) и Хаджу Кирмани (1281 — 1352).
РУДАКИ
* * *
С черноокими ты наслаждайся теплом,
Ибо мир — только дым, машет ветер крылом.
И тому, что грядет, будь заранее рад,
И не стоит, поверь, вспоминать о былом.
Я — и та, от кудрей чьих плывет аромат,
Я — и та луноликая с ясным челом...
Только тот и блажен, кто раздал и проел,
Одинок и несчастен любой скопидом.
Этот мир наш, увы, только ветер и дым,
Так подай же вина — и пусть всем поделом.
Пожелал ли хоть кто-нибудь, чтобы и ты
Тоже радость вкусил в этом мире земном?
Справедливость видал ли мудрец хоть один,
Чтоб и ты увидал не в смешенье со злом?
ХАФИЗ
* * *
Я сказал ей: «Я тоскую...» А она мне: «Эти беды лишь в начале!»
Я сказал: «Луною стань мне...» А она мне: «Если выйдет... Но едва ли!»
Я сказал: «А ты у тех, кто чувству предан, поучись в любви
быть верной...»
А она мне: «Это не для луноликих — понимать все не пора ли?»
Я сказал: «Дорогу взоров я закрою, чтобы образ твой не видеть...»
А она мне: «Тать в нощи найдет дорогу, как и что б ни закрывали!»
Я сказал: «Ах, аромат твой... Сбит с пути я: эти кудри опьяняют...»
А она мне: «Разберись-ка, ведь его-то в провожатые и дали!»
Я сказал: «Ах, красота благоухает, сад ее расцвел так пышно...»
А она мне: «Из заветного квартала ветерки похолодали!»
Я сказал: «Ах, твой рубин настолько сладок — возжелать меня
заставил...»
А она мне: «Будь покорен — станет милостив к рабу он...
нет ли... да ли...»
Я сказал: «Великодушной не пора ли жаждать мира между нами?»
А она мне: «Побезмолвствуй, день наступит... Мир придет
через уста ли?»
Я сказал: «Ах, наслаждения прекрасны, коль пора их наступила!»
А она мне: «О Хафиз!.. Да помолчи же... это дело... лишь
в начале...»
* * *
Счастлив день тот, когда наконец я избавлюсь от бед, —
Я так жажду покоя, идя за красавицей вслед.
Да, я знаю, дорога моя никуда не ведет,
Но иду за хозяйкой кудрей по веленью планет.
Телом слаб я, но сердцем порывист — как ветер лечу
Я за тем кипарисом, что так величав, много лет.
В этом Йезде паршивом так сердце стеснилось мое,
Что, пожитки собрав, я в Шираз направляю свой след.
С кровоточащим сердцем, раздвоенным, словно калам*,
Весь в слезах, но свой путь я пройду, выполняя завет.
Коль избавлюсь от этой беды, то помчусь я в кабак,
Распевая газели от счастья, — таков мой обет.
Как пылинка в луче, я, танцуя, с любовью к Нему,
Доберусь, наконец, до Источника, льющего свет.
Нет арабам и дела до тех, кто придавлен бедой,
Я за помощью к персам пойду — места лучшего нет.
Прочь скорее из этой пустыни проклятой, Хафиз,
Чтобы тенью не стать Туран-шаха тебе, — вот совет.
* Калам — тростниковое перо.
СААДИ
* * *
Ах, твою красоту чья-то прихоть высокая бросила в мир,
Наглядеться нельзя, погибаю до срока я, брошенный в мир.
Кровожадно кокетство твое, взгляд сулит только беды одни —
Сколько нежных сердец ты разбила, жестокая, бросила в мир!
Я у края рассудка стою, нет уже ни здоровья, ни сил,
А увидел тебя — словно вновь у истока я, брошенный в мир.
Не осталось теперь ни бустана, ни сада: твой стан-кипарис
Вынул душу, смятение внес — жизнь убогая брошена в мир.
Посмотри на меня благосклонно — уймутся соперники вмиг.
Я тону в клевете — как уйду из потока я, брошенный в мир?
Я очами твоими клянусь: жаль глаза от тебя отвести
На луну — бродит в небе она одинокая, брошена в мир.
И когда-нибудь весть долетит до друзей, что погиб Саади:
Сердце милой отдав, душу Богу отдал у порога я, брошенный в мир.
ХАДЖУ
* * *
Неужели же день не спешит уходить этой ночью?
Или светоч восходит — луну заменить этой ночью?
Неужели, когда я умру, лишь свече одинокой
Доведется печали слезу уронить этой ночью?
Пой, ночной мой певец соловей, пой, помощник влюбленных:
Не до сна — нас обоих не надо будить этой ночью.
Раз уж в сердце стрелою любовной тоски поражен я —
Бейте в грудь мне и стрелы ресниц, чтоб добить этой ночью.
Как дитя негритянское, родинку, пери, приму я,
Лишь бы смочь твой рубиновый рот победить этой ночью.
Кто увидит в ночи луноликость твою, тот рассудит:
Видно, праздник пришел, Ноуруз должен быть этой ночью.
Коль не будет в приюте любви твоих лика с рубином —
Пусть слуга и не думает свечи и кубки вносить этой ночью.
Злость — советчик плохой. Там, где верность живет, помогу я Возвращенья науку тебе изучить этой ночью.
Моя печень горит, так уйми же печаль моей жизни —
Этот факел тебе лишь дано погасить этой ночью.
Да, к тебе вероломная эта, Хаджу, равнодушна,
Но терпи — эту чашу ты должен испить этой ночью.
И, быть может, тогда твое утро придет на восходе:
Словно гвоздь, в небосвод надо взор свой вонзить этой ночью.
Переводы Леонида Кельмана
|
