 |
ГОЛОСА
№3, 1994
Александр Межиров
НАБРОСОК
О, если б я прямей возник...
Б.Пастернак
1.
Всю жизнь мелькали страны, города —
И расставались мы с тобой немало...
Такой разлуки долгой никогда
Почти за полстолетья не бывало.
Ах, лет назад почти что пятьдесят,
В анапесте, Некрасовым испетом,
Просил, — чтоб камни, что в меня летят,
В тебя не попадали рикошетом.
Но там, где жизнь светла и хороша,
Тебе, за то лишь только, что была ты
Моей душой, не избежать расплаты,
Любимая моя, моя душа.
2.
За что? За то, что может, вдруг, однажды,
Из вас случится с каждым и любым, —
За то, что знал из вас об этом каждый,
Тот, кто судьбой обижен, кто любим, —
За то, что знали вы, что быть не может
Виновного в случившемся, что ночь
По-разному две жизни подытожит,
Не даст прийти на помощь и помочь, —
Вы не смогли бы жить, когда бы выжил
Тот, кто в потемках из подъезда вышел,
Упасть на часть проезжую пути,
И кто-нибудь успел его спасти.
3.
За что?.. За то, что жил в одной системе
Со всеми, но ни с этими, ни с теми,
Ни в этой стае не был и ни в той,
Ни к левой не прибился и ни к правой,
Увенчан и расплатой и расправой
На похоронах жизни прожитой
И на похоронах страны кровавой,
С которой буду проклят и забыт, —
За стыд, за раны бед неисчислимых,
Позор побед, пощечины обид
В Манхэттенах и в Иерусалимах —
Сквозь Реки Вавилонские — навзрыд.
4.
А жизнь на реках этих — штука адова,
Там за нее подъемлет свой фиал
Герой «Фиесты», персонаж Довлатова
В забавной повестушке «Филиал».
Не помню, что там дальше, но, по-моему,
В дальнейшем персонаж его бухой
Питается кипящими помоями
Из газетенки желтой — неплохой.
По той причине, что за бусурманский
За инглиш этот, за американский,
Как следовало, так и не засел,
Три слова знает: шоппинг, чендж и сейл.
Там человека жизнь, как хочет, пользует,
И, доживая с горем пополам,
Там в православном храме цадик ползает,
Размазывая сопли по полам.
Из бруклинского университетика,
В котором ценят мой спецкурс «Эстетика
Жванецкого» довольно высоко,
Иду сквозь черной ночи молоко,
Из Бруклина в Манхэттен по безлюдию,
В свою так называемую студию,
Обставленную в стиле рококо.
Тащу котомку ветхую на вые,
Из плена — в плен, впервые — не впервые.
5.
А ты все пишешь мне, чтоб не насиловал
Судьбу у нашей смерти на краю, —
И без того полжизни эмигрировал,
Недоосуществляя, репетировал
Повсюду эмиграцию свою.
6.
Там где природа горная сурова,
Где покрывался льдом наскальный мох,
И где никто по-русски ни полслова
Не знал и знать не ведал и не мог,
Родную музу на позор не выдав
И на чужую не жалея сил,
Поэмы из эпохи Багратидов,
Подстрочник залучив, переводил.
В аулах диких зимами глухими
Я перевоплощал поэмы те
И приобщал себя к посту и схиме
И непреоборимой немоте.
Еду2 наутро вечером во мраке
Нес из духана. И снега мели.
И выгрызали хлеб из рук собаки,
Но раны ни одной не нанесли.
И снежными заносами и льдами
Отрезанный, немотствовал в глуши,
Жил только в мире собственной души,
Ни с кем ни слова не сказав годами.
7.
И вот в горах Манхэттена живу...
Единственное — все что мной любимо —
Дарованную Господом жену
Уже почти не вижу из-за дыма.
Вернуться, чтобы на нее навлечь
Еще одну палаческую речь,
Секретарем вчерашним цекамола
Подписанную в левую печать,
Чтобы, как прежде, справа обличать,
Затем, что жизнь, она и есть — крамола.
Ах, этот бледный комсомольский вождь,
По-прежнему кусающий как вошь,
Ах, этот я — беглец, подлец, Иуда.
В Манхэттене жара. Конец июля.
8.
Ах, не увел в пустыню Моисей
От рубежа всемирной Палестины
И не дал умереть когортой всей
Тем, кто виновны, всем, кто неповинны.
Напрасно, раздраженьем исходя, —
Не все ль равно, кусаешь или жалишь, —
Больного комсомольского вождя, —
Ты сам рабом в Египте был вчера лишь.
А если независимей других
И вправду был, то в том вина не их
И не твоя тем более заслуга, —
Мы засухой единой взращены, —
И обернулась голодом засуха
Для тела и для духа. Для страны.
А если был и вправду одинок,
То лавровый примеривать венок
Тебе за это вовсе не пристало,
Природу в ранг поступка возводить
В жару такую и в такую стыдь
И огрызаться хрипло и устало.
9.
Во всем жару июля обвиню,
Она меня в Манхэттене сморила.
Приплыть в ладье без весел и ветрила
К тебе с 6-ой какой-то авеню
И погубить кощунственным возвратом,
Чтобы не посчитали виноватым.
Сквозь океаны и через моря
К тебе, любовь моя, душа моя,
Прибыть в ладье без паруса и весел
И погубить, чтоб не сказали — бросил.
Хорошей миной при игре плохой
Уже не потревожу напоследок
Твой мученический, но все ж покой
В кругу подруг унылых и соседок.
10.
Она была от века не прямая
(«О, если б я прямей...») моя стезя.
Я долго жил, свою судьбу ломая,
Что делать можно было, но нельзя.
11.
И все ж спасибо всем за все что было...
В погибельную втянута игру,
Давно Татьяна обо мне забыла,
Давным-давно не слышен поутру
Откуда-то из центра, с Малой Бронной,
Вибрирующий в трубке телефонной
Вадима воспаленный говорок
В краю, который кроток и жесток,
Где наша благодать закон попрала,
На меч опять перековав орало,
Чтоб миру страшный преподать урок.
|
|
