|
ГОЛОСА
№1, 1994
Владимир Аристов
РАЗВАЛИНЫ УРАРТСКОГО ЭРЕБУНИ
Нынче ночью начнется бронзовый ветер,
Заструится зеленая медь —
Это черных грифонов крылья
Грозно замерли в твой приход.
Это мы сквозь бронзовый ветер
Над долиной летим ночной,
И любовь — это первое слово о смерти —
Чей-то голос шепчет со мной.
Издалёка приходит бронзовый ветер,
И уже не могу я тяжелою медью не течь,
Потому что любовь — это древнее слово о смерти,
И любовь мы в крови отыскали, как урартский истравленный меч.
Мы летим в каждой ветке разбиться горькой долины,
Чтоб закрылись и смолкли в полете глаза,
Чтобы исчез и забылся у грифонов облик их львиный,
Чтобы крылья истлели во тьме, как в земле пропадает лоза.
1975
* * *
Я пересчитывал людей на нынешней войне...
И раздвигались лица чуждых жизней,
Как будто нежная и жаркая долина
Все ниже уходила в медленном полете,
И заволакивало просторы
Губной обтянутою синевой посмертной.
Но вот последний взвод последней роты
Ушел, ушел в ночную тишину дороги,
И осторожно завершая путь,
Их догонял с гремящим котелком
Хромающий солдат отставший.
И роднички светились в теме травяном.
И всех пространств хватило бы на всех.
Как мало нас, еще кровавой плотью
Мы тщимся стать родней друг другу.
Как мало нас, не отставайте ночью!
Ведь хор пустынных голосов зовущих
Три раза обежит земли прозрачный омут
И станет эхом войн нам неизвестных.
Как будто войны совершились все из-за тебя —
В отчаянье людей перед отставшим человеком.
1976
ИЮНЬСКИЙ ДЕНЬ
С экзамена я вышел...
В бледности бассейна
Увидеть море, плещущее до отказа
Живучею подкормкой тел.
Когда с трамплина оторвавшись в глиняном движенье,
Расправив волосы стальные,
Ты входишь в воду, выгнувшись в просторе,
В обкусанном стволе из тополевых пузырьков.
Все это было так давно...
Бензойный день, заляпанный случайным сургучом,
В окрашенной сгущавшейся медыни,
В чернилках грозовых, сиреневолиловых,
В преддверье лета, меди пятачка на поезд
И мраморных покоев «Павелецкой».
Я знал, что сумерки еще наступят,
Еще умоются в чернильных поздних ливнях
Грозы подземные кусты,
И только я с изъятьем дня увидел
Бензиновый бессонный слепок жизни.
1979
ВОСКРЕСНАЯ ЯРМАРКА В ФОРОСЕ
Из цикла «Частные безумия вещей»
Уже в темноте предутренней
занималась очередь
возникая частями голосов.
Сон длился, пульсируя под веками,
все вслепую ощупывали впереди стоящих,
словно фрукты,
обернутые в знамя.
Казалось, сон дозированный
спускался к нам с рассветных гор,
со стен московских магазинов
от сытых фресок тех,
в щедрости всеюжного загара.
Тогда в пятидесятых школьниками
мы в очереди стоя, пересмеивались,
но сердце, горящее, как вырез у арбуза,
готовы были незаметно передать
в ответном жесте на гору.
В той очереди томной
внушало все нам, что надо запахи
преодолеть
из долины тесной подняться, чрез орды дынь,
чтобы от яблоков, гранатов
оставалась лишь прохлада, как благодарность.
Нас звали воспарить,
пройти сквозь кожу пористую фрески,
порхнуть под арку,
где модерна нашего авто мелькнуло ненадолго,
оставив полости, рельефы...
подняться ввысь сквозь нарисованное время,
где ткань одежды пропускает свет, как шкурка от плодов,
выше груд из фруктов на плафонах,
выше магазина «Фрукты»
в доме том, где на фасаде — кариатиды —
стоят с заломленными за спину локтями.
Превыше превентивной тьмы,
что вы приготовляли миру, —
над верховной фреской —
и сразу темнота ночная.
В тех квартирах до дрожи незнакомых,
где ты не был никогда,
в пространствах, уготованных для будущего,
где людская жизнь шевелится
неозаренным золотом «Рая» Тинторетто
в палаццо дожей
нас приготовили терзаясь для расцвета
к изгнанью в рай
чтоб разрастаясь в спальнях коммунальных
достигнуть тесноты извилин
внутри священного ореха.
Но мы не укоренились там
мы полетели меж зеркалами —
небом под потолками
и дном дождливой ночи,
где ты мой друг предшкольный
там в палаццо незримого подъезда
за кирпичами в высоте ты, Саша Кирпа, был
Изчезли мы из стен,
сохранив лишь плоть под одеждой
цвета невыразимого осенней пропускной бумаги —
прозрачность, дынность, тыквенность...
мы превращались на глазах в плоды иные,
опознавая друг друга где-нибудь, случайно:
у транспаранта трепета ярмарочного грузовика
в месте подобном... кто помнит: «Форос», по-гречески —
«дань»?
Мы избежали и судьбы вещей,
витрины были переполнены
дешевыми разноусатыми часами
тогда вещам, считалось, достойно стать часами
(иль фотоаппаратом ФЭДом, например)
показывая одинаковое время.
Теперь в том доме только темнота
жизнь выбита из окон
бездомные и те его покинули
оскорблены и выскоблены липы перед ним
Перегорела в черноту та сладостная мякоть,
но мы, превратившись частично
в подобье овощей и фруктов
(похожие на муляжи)
все ж отличим себе подобных от съедобных.
И в очереди сонной и ночной
(уже чуть пыльной)
я обниму тебя
немного впереди смотрящего
Сдернется простынная завеса
с нашей скульптурной группы овощей культурных
мы — перемирие.
Флаконы духа высохли, но море простое — рядом.
1987, 90, 93
|
