 |
МОНОЛОГИ
№3, 2007
Алексей Алехин
ЗОЛОТАЯ СОСКА
Вопрос, обычно задаваемый разного рода литературными обозревателями, — “что нового в поэзии?” — сам по себе не глуп. Глупость — ответ, который при этом ожидается.
А ожидают всегда — новое имя. Будто поэты, как воробьи, родятся каждый год.
Движение литературы представляется им чем-то вроде спортивного сезона, где всякий раз вспыхивают и угасают звезды. Ну, как во времена моей юности на смену хоккейной тройке Локтев—Альметьев—Александров пришла тройка Фирсова, а потом Харламова — или, если брать теперешний модный теннис, за Кафельниковым вознесся Сафин, а там и Давиденко заблистал.
Поэты рождаются на свет реже хоккеистов, а живут дольше. Действительным событием в поэзии становится новое стихотворение отнюдь не вчера появившегося поэта Ч., или напечатанная в журнале подборка всем известного поэта С., или книга уж вовсе не молодой поэтессы Л.А изредка возникающее новое имя — лишь обещание того же в будущем.
Но спортивный подход очевидно возобладал — и среди ограниченно широких читательских масс, тусующихся на разных поэтических “марафонах” и “чемпионатах”, и среди подвизающихся на литературной ниве газетчиков, и среди чиновников-спонсоров-меценатов. Все заняты поисками “олимпийского резерва”. И если вдруг склоняются поддержать некий поэтический проект, то: “Знаете, пусть это будет что-нибудь... ну, молодые поэты, что ли... новые, знаете ли, имена”.
И это не от отсутствия воображения. И не от отеческой беззаветной любви к подрастающим литературным силам. Это — от моды.
От моды, возникшей отнюдь не в литературе, но добравшейся, наконец, и до нее из совсем, казалось, далеких областей нашей кризисной цивилизации — из тех отраслей бизнеса, которые начинаются с корня масс-.
Любое массовое производство обожает молодежь. Ведь это она готова без оглядки каждый год менять узкие брючки на широкие, гоняться за новой записью срочно возведенной в культ “группы” и слушать, открыв рот, очередного политического оракула — куда до нее джентльмену, двадцать лет не снимающему свой твидовый пиджак с замшевыми заплатами на локтях, слушающему пластинки с записями чуть ли не довоенной поры и всякий раз голосующему за консерваторов! А чтобы и джентльмена приохотить, надо, чтоб он почувствовал себя молокососом — чтобы захотел почувствовать. Чтоб молодился, напяливал майку с идиотским лозунгом, стыдился отстать от “веяний” и гонялся за очередным томом сказки, вообще-то, рассчитанной на школьников среднего возраста, которых родители не сумели приучить к серьезному чтению...
Но оригинал всегда имеет перевес над имитацией. И ничего удивительного, что при таком повороте дела с ног на голову переворачивается и вся система ценностей: не юнец пытается дотянуться до взрослого, а отмеченный сединами и плешью дядя, мечтая об эликсире вечной молодости, заглядывает в рот юнцу. Так и возник тот самый “современный трусливый культ молодежи”, о котором о. Александр Шмеман писал еще в начале 70-х.
Применительно к поэзии и вообще искусству моду эту подкрепляют всегда одними и теми же спекуляциями на тему авангарда столетней давности: вот явились молодые с “чертовским голодом” в животах — и разом отменили все старое!
При этом забывают, что, во-первых, авангард сам оказался явлением довольно консервативным, и за последующий век если и развивался, то, скорее, неспешно эволюционируя. А во-вторых, что на деле никого “молодые” с парохода современности так и не посбрасывали: не только Пушкин с Блоком уцелели, но и после футуристов были еще и Ходасевич, и Пастернак, и Бродский. В том числе и — “поздние”. А вот “взрослого” Маяковского так и не получилось...
Появления новых поэтов сказанное не отменяет. Они приходят. И это им нелегко дается. Вот только трудности не совсем те, что рисует шаблонное мнение: они не организационного характера.
Напомню приведенную Аллой Марченко в прошлом номере “Ариона” цитату из книги Абраама Моля “Социодинамика культуры”: “Новая идея человека, никому не известного, обладает лишь ограниченной ценностью. У начинающего художника, писателя, ученого нет никаких внешних аргументов в пользу его творения, помимо внутренних достоинств последнего” — и с этим невозможно не согласиться. Но вот дальше уже не столь очевидно: “Проблема неизвестного автора остается нерешенной в современном обществе. Нередко начинающему автору приходится долго и настойчиво добиваться того, чтобы системы, регулирующие потребление культуры, соблаговолили принять продукцию, которую он предлагает им по скромной цене”.
Проблема творческого дебюта переводится, таким образом, в область социальную: “общество” ее должно “решить”. Видимо, посредством “систем, регулирующих потребление культуры”, — наподобие пенсионной, здравоохранения и тому подобного соцобеспечения.
При этом на второй план отодвигается тот простой факт, что “проблема неизвестного автора” это прежде всего — его творческая проблема. И дело не в том, что он предлагает свою продукцию “по скромной цене”, а в том, что первоначально должен доказать, что эта продукция вообще имеет цену, в смысле — ценность.
В искусстве ничто существующее не упраздняется и вообще не пропадает. В отличие от хлебороба, который всегда предлагает новый хлеб — старый-то давно съели, — художник является во вселенную, уже заполненную множеством состоявшихся произведений искусства: запечатленных в материале художественных миров. Дублировать их (чем занимаются эпигоны) бессмысленно. Чтобы войти, надо предъявить свой собственный мир, разом и отличающийся новизной, и состоятельный. Причем добиться новизны много легче, чем убедительности этой новизны.
В сущности, всякий вновь пришедший поэт навязывает себя времени. Поэзии. Читателю. А первым делом — издателю.
Он должен не только явить новую поэтику, но и заставить ее принять. Написать так, чтобы преодолеть любую инерцию восприятия. Чтобы его — нельзя было не напечатать.
Можно, конечно, посетовать на закоснелых редакторов. Ну да, бывает.
Но то дополнительное, на пределе возможностей, творческое усилие, которое требуется от молодого стихотворца на “входе”, учит его прыгать выше головы — и делает в конце концов новым поэтом. Точно так же, кстати, как отсутствие необходимости что-либо доказывать низводит заматеревшего мэтра в разряд строчкогонов, чему мы также не раз бывали свидетелями.
Похоже, заботами доброхотов как раз в нашем-то современном обществе проблема начинающего автора именно что решена. И это не радость, а беда.
Чуть ли не у каждого из них годам к двадцати с небольшим не только по книге, но и по премии, а то и по несколько: ими нынче кто только не сорит, от организаторов всяческих фестивалей до департаментов культуры всех уровней — так раньше одаривали нищих в церковный праздник.
Но милостыня, как известно, никогда еще не искореняла нищеты. В том числе и духовной.
И тут, конечно, не обойти “самую масштабную” (как аттестуют свой конкурс молодых литераторов ее устроители) и самую чудовищную спекуляцию на проблемах молодой литературы, каковой несомненно является премия “Дебют”.
Начать с того, чем она всего больше гордится: с “массовости”. Как с гордостью рапортуют организаторы, за семь лет существования “Дебюта” на конкурс было прислано в общей сложности около 300 тысяч рукописей. В том числе, думаю, тысяч 250 — поэтических. Больше всего это похоже на поголовный прием в пионеры. И смысл имеет ровно тот же: отрапортовать.
О том, что это лукавство, догадываются многие. А вот о мере лукавства далеко не все. Если вы думаете, что 99/100 из всей этой массы исписанной бумаги — макулатура, то сильно ошибетесь в цифре: насколько мне известно, из десятков тысяч присланных рукописей на суд поэтического жюри представляется всего... 25-30! Это и есть действительный “урожай” “Дебюта”.
Не подумайте, что он мал. Поэтический дар — весьма редкая штука. Вот только разыскать эти несколько десятков способных юношей и девушек можно было куда скорее, и притом не вводя в соблазн тысячи начинающих и не плодя из них юных графоманов, — если, конечно, искать целенаправленно. Потому что нет такого хоть сколь-нибудь наделенного даром творчества начинающего стихотворца, который сам, и без всяких приглашений, рано или поздно не добрался бы до старшего коллеги по цеху, или до заинтересованного редактора, или до руководителя лито, наконец, который бы его приметил. Просто искать надо — с умом. Правда, тогда пришлось бы отказаться от широковещательных призывов и рекламы по телевизору.
(Честно сказать, оскорбляет еще и сам подход. Слишком индивидуальное, штучное дело поэтический дар, чтобы зазывать всех желающих попытать счастья — наподобие всероссийской викторины. Ну да, спишем эту инвективу на возраст и желчь.)
Но главный порок “дебютского” конвейера совсем в ином.
Искусство именно потому так хорошо, что оно внутренне крайне недемократично. Не только не предоставляет всем, кто взялся за перо, “равных прав”, но и вообще не обещает каждой новой вступающей в жизнь генерации, что от нее хоть одно имя останется. В отличие от, скажем, того же хоккея, где как бы плохо нынче ни играли, а все равно каждый год окажется чемпион. Стихотворцу приходится “играть” сразу со всеми — от Гомера включительно.
“Дебют” же строится по чисто спортивной модели — и именно потому его ежегодными чемпионами, обладателями призрачной славы, чека на 2000 долларов и изданной книги так часто становятся достойные в лучшем случае скромной подборки под рубрикой “новое имя” в каком-нибудь добродушном журнале.
Нет, конечно, устроители так не считают. В преамбуле к последнему по времени, прошлогоднему сборнику лауреатов и финалистов премии “Дебют” (соответственно — по итогам конкурса 2005 года) нас уверяют, что под обложкой этой отслежены “яркие явления в различных поэтических областях”.
Насколько яркие, еще вопрос, но понятно, что самые яркие из попавшихся в сети “Дебюта”. Вот такие, например:
москва сжимает кольца эта сырость — жмых
коришь зеркальцем мертвых кормишь живых
открываешься вовнутрь промозгло все снаружи умрет
слишком горячие глотки и будто прорезиненный рот
кафельные вафли начинающая их мигрень
ира где ира эмигрентка моя сука ирэн
— ну и так далее. Или такие:
немой у меня из глаз сыпется пыль
немая я предельно осторожен
меня покой ничейный потревожит
запутанный поспешностью стекла
немой выходит на перрон многоязыкий
его поспешный взгляд не видит снега
немая на балконе ждет винты
подводных лодок тронутся и земли
закружатся славянской каруселью
— и тому подобное. Чтоб не было путаницы: это уже другой автор, хотя я согласен, что столь же яркий. Как и вот этот:
стадии похоти ctrl d, упьешься ручьем абсента, враки,
что я боюсь причуд мировой серости, спрашивают имя,
отвечаю, — изверги, попросите мою жизнь отдаться, она, конечно,
не сахарный эстамп райского быта, но вряд ли бесстыдно
побалует вас как партизан промежность железной дороги,
я не кормил твоего мопса с детства, он вырос важным мао...
Если читатель подумал, что я нарочно выбираю примеры с неудачными формальными экспериментами, то вот, пожалуйста, целиком стихотворение безо всяких фокусов:
Рамки подсознанья узки
Опасаюсь трясогузки
Я в грехах своих покаюсь
Трясогузки опасаюсь
— оно называется “Исповедь”. Я знаю, что по условиям “Дебюта” возраст участников ограничен сверху 25 годами, но не знал, что он вовсе не ограничен снизу — поскольку это произведение, похоже, написано детсадовцем.
Впрочем, меня могут упрекнуть, что это хоть и финалисты, но не самые-самые лауреаты. Лауреатом в тот год стала Алла Горбунова, о которой составитель победительного альманаха пишет, что она, “подчеркивая сакральность слова, оперируя не профанной, но метафизической реальностью, карнавализирует ее, вскрывая все, в том числе “низкие”, уровни мифологической картины мира”.
И вот как выглядит эта “картина мира”, запечатленная в “сакральных словах”:
...Отрежьте мне мою Камчатку,
там тканей явственный некроз,
и одуряющею ваткой
умело сделайте наркоз.
Пинок под чашечку колена,
поставь меня на общий путь!
Я стану вам не сувереном,
и вы меня ударьте в грудь...
Или:
Когда б я не был так нетрезв,
пошел бы я гулять на май,
когда б я не был так упит,
пошел бы на парад.
Но гроб мой — гроб, и пушек треск,
салютный бум, летящий грай,
а я оглохший и немой,
и взяли фраера...
Или еще:
...Он Змей Горыныч, бог Троян, я юный жрец, он мой отец.
Дракон один — и он недуг, он мой надлом, и поделом.
Ведь ту, которую ищу, я сам привел к нему, подлец,
на его ящерное ложе,
его смертельное стекло.
Дракон один — и он недуг, он лучший друг, он господин,
а та, которую ищу, — из всех начал моя печаль.
Я есть герой, ты есть дракон, и пусть останется один, —
когда бы так мне мочь сказать, держась за рукоять меча.
Напоминаю: эти наивные опыты с претензией на “метафизическую реальность” принадлежат не какому-нибудь там захудалому финалисту — это дебютовский Лауреат.
И дело не в том, что столь жалкий улов вряд ли стоил таких трудов (в конце концов, “читчики” разбирали всю эту груду макулатуры не задаром), шумной рекламной кампании и торжественной церемонии вручения с оркестром.
Беда в том, что такая и ей подобные премии не столько поощряют, сколько развращают. Среди лауреатов и финалистов “Дебюта” не все столь очевидно беспомощны, попадались и поспособнее. Вот только ни один из них никакого серьезного развития с тех пор не продемонстрировал, и не случайно. И даже наоборот: очень сильно начавший в свое время Андрей Нитченко (советую почитать его первую публикацию в “Арионе” № 1/2004) ныне переживает очевидный кризис — который, к счастью, сам осознает, — думаю, не только по естественным причинам роста, но и потому, что был захвален — в том числе, и премией “Дебют”.
Молодым надо помогать. Но только не тем, чтобы прикармливать их, как рыбок в аквариуме. Лауреатство, увы, не всегда проходит безнаказанно и для вполне состоявшихся взрослых поэтов. Что уж говорить о начинающих.
Появление нового поэта — одно из самых фундаментальных событий в поэзии. Но не молодого поэта, а зрелого.
Это на детской олимпиаде иные нормативы, чем на взрослой, — а в литературе они одни.
Чтобы стало понятным, напомню, что в соответствии с регламентом той же премии “Дебют” Диккенс мог бы подать на нее свой “Пиквикский клуб”, Гоголь — “Вечера на хуторе близ Диканьки” и “Миргород”, Рембо вообще все написанное, а Лермонтов — почти все; Пушкин — “Черную шаль”, “Свободы сеятель пустынный...”, “Руслана и Людмилу” и “Кавказского пленника” с “Гавриилиадой” впридачу, а Маяковский — “Послушайте!”, “Облако в штанах”, да и весь первый том (хотел бы я посмотреть на того, кто рискнул бы ему предложить поучаствовать в “конкурсе молодых литераторов” вместе с тремястами тысячами сотоварищей!). Заболоцкий “дебютного” возраста написал уже большую часть “Столбцов”, а Тихонов обе свои лучшие книги: “Орду” и “Брагу”. И не надо думать, что это только в далеком прошлом. Вознесенский к двадцати пяти написал сделавший ему имя “Пожар в Архитектурном”, Ахмадулина и Кушнер — свои первые книги, Чухонцев — “Осажденного” и стихи павловопосадского цикла.
Но ранняя поэтическая зрелость и игра “во взрослых” — вещи не только разные, но противоположные.
Чтобы стать взрослым на деле, а не понарошку, надо — вырасти. А чтобы расти, необходимо осознавать не только направление роста, но и расстояние до цели.
Зрелые поэты вырастают из молодых, больше не из кого. Их надо поддерживать: поэтом и быть-то трудно, а становиться — тем более. Механизм этой поддержки выработан веками: старшие помогают младшим. Мастерство всегда передается из рук в руки. Хотя, конечно, не обязательно к мэтру ходить — можно просто книжки читать, а общаться со сверстниками. Хотя лучше и то, и другое, и третье разом. Тут нет общих рецептов.
Стартовой площадкой может оказаться и лито, и форум в Липках, а то и просто заваленный рукописями редакционный кабинетик, вроде того, что был в “Новом мире” во времена Чухонцева, где вечно толклись стихотворцы всех возрастов.
Но вряд ли — залитый софитами подиум с облаченными в платья с разрезами до крестца модельными девицами, подающими несчастным лауреатам коробочки с призами.
Когда рассевшиеся в писательском президиуме румяные старички в запылившихся лавровых веночках просят закрыть двери в зал и детей до сорока лет не впускать, это плохо и грустно.
Но когда на той же сцене вальяжно рассаживаются юнцы в фиговых листках и принимаются сами играть в президиум, это уж совсем смешно. И тоже для литературы не безвредно.
Внедрение “молодежного мифа” — чисто рыночный прием, что в торговле кроссовками, что при тиражировании продукции культурного обихода. Увы, нынешние молодежные проекты отчетливо отдают рынком масс-культуры. И как всякая масс-культура (хотя и мимикрирующая частенько под “элитарную”), они агрессивны и неизменно играют на понижение: на понижение художественного уровня.
Причина такой тотальной нетребовательности не только в том, что молодым не хватает элементарного мастерства, приходящего обычно с опытом. Она вытекает из самой природы масс-культурного бизнеса, где имя всегда создают, а главная роль — за “брэндом”, за “куратором”; где имя можно и отменить, прекратив его упоминание, вычеркнув из “актуальных” списков. А талант неподатлив, его ни создать, ни отменить невозможно.
Пониженная планка позволяет рекрутировать “новые имена” табунами, как этим на протяжении полутора десятка лет занимался “Вавилон”, в своей новой реинкарнации ставший “Воздухом” и продолжающий эксплуатировать все ту же нишу. Массовая продукция всегда предполагает наличие рецепта, по которому эти новые дарования и штампуются. Не удивительно, что выходят они на редкость однообразными, даром что обложку “Воздуха” красят всякий раз иною краской.
Листая очередной выпуск издания со столь красноречивым названием, я был поражен гигантским объемом публикации неизвестного мне стихотворца — пока не обнаружил, что это невразумительная верстка ввела в заблуждение: я сходу перелистнул пяток подборок разных авторов. Но они и правда были все на одно лицо. Что стилистически — все тот же неряшливый и скучноватый “вавилибр”, что эмоционально — эдакий Чухонцев наоборот: не “избыток жизни с привкусом тоски”, а “избыток тоски” — даже и без привкуса жизни. Писать такие стихи можно разве что от плохого настроения, зато — в любом количестве.
Впрочем, торговля воздухом и не предполагает наличия реального продукта. Зато, как и всякий требующий продвижения в массы товар, подразумевает ежегодные, если не чаще, “открытия”: “прорывы на переднем крае”, как рекламирует их сам поставщик. И тут, увы, тоже хватает соблазненных — в том числе и стихотворцев не без способностей, при более удачном стечении обстоятельств, глядишь, и выросших бы в поэтов. Ни одному из них не удалось стать именем, узнаваемым за пределами все той же, с годами стареющей, но так и не повзрослевшей “молодежной” тусовки. Как не удалось этого и “дебютовским” поэтическим лауреатам (интонационно, кстати сказать, сплошь и рядом подозрительно смахивающим на “вавилонских”).
Хотя, не станем все валить на тех, кто сознательно разыгрывает молодежную карту, построив на ней свою литературную антрепризу. Испугавшись отстать от моды, дрогнули и “толстяки”. И уже не подборки начинающих печатают, а и целые номера. Не учитывая, правда, что для столь обильного поглощения творений начинающих поэтов и прозаиков требуются, пожалуй, и начинающий читатель с юным пищеварением. А он у наших журналов, скорее, — кончающийся...
Одаренные молодые стихотворцы есть, их немало. Некоторых я знаю по стихам, а иных и лично. Кое с кем познакомился на форуме в Липках. А про многих пока не знаю, но неизбежно услышу, если подаваемые ими надежды — оправдаются. И эти заметки не про них.
Действительный талант не нуждается в специальном статусе “молодого” и не эксплуатирует его — как удачливые и красивые женщины обычно бывают равнодушны к “гендерной” проблематике.
Беда тех, про кого здесь написано, не в том, что молоды и еще не стали серьезным литературным явлением, а в том, что пытаются уговорить и себя, и других, будто их первоначальные опусы и есть новая литература, во всем ее величии. А вина — на безответственных взрослых, которые эти подростковые претензии подогревают. Когда по глупости, а когда и небескорыстно.
Как писал в уже цитировавшемся фрагменте о. Александр Шмеман, “раньше спасало мир то, что молодежь хотела стать взрослой. А теперь ей сказали, что она именно как молодежь и есть носительница истины...”
Все это напоминает игру в детскую железную дорогу — есть такая, ездит по кругу между подмосковными Отдыхом и Кратово, и все там, от машиниста до кондуктора, — дети и подростки. Хорошее и полезное дело. Но не стоит убеждать юных железнодорожников, что их узкоколейка и есть завтрашний день транспорта — пришедший на смену Транссибирской магистрали.
|
|
