ГОЛОСА №3, 2007
Ирина Ермакова
Эти стихи — из книги «Виноградник», вышедшей в начале 1994-го. Тираж ее — меньше 300 объявленных экземпляров (что-то там не сошлось у издателя с типографией) — почти весь растворился среди друзей-приятелей автора. Для меня эта, во многом забавная, малоумелая еще книжка — начало новой жизни. Мне очень важно, что она — была. И радостно, что журнал «Арион» решил повторить эти «виноградные» стихотворения для более широкой аудитории читателей.
* * * Погоди, побудь еще со мною, Время есть до темноты. Наиграй мне что-нибудь родное, Что-нибудь из вечной мерзлоты.
Ласточки, полезные друг другу, Собирают вещи за окном. Беспризорная зарница — к югу В полной тишине махнет хвостом.
Божья вольница. И в нетерпенье Сумерки раскачивают дом. Здесь всегда темнеет постепенно, Здесь темнеет нехотя, с трудом.
Пальцы колют меленькие иглы, Сметывают звука полотно. Некому увидеть наши игры. Посмотри, уже почти темно.
Тьма идет. Но, может быть, из тени, Из гудящей тени шаровой Выглянет горящее растенье — Блеск последней вспышки. Даровой.
* * * Быть ангелом твоим иль стервою твоею — не стоит разбирать, и не умею.
Разрежу белый день на восемь темных строк, чтобы одна — тебе, почти ручной зверок, расплакалась от жалости исподней, чтоб ты ее пригрел, утешил: не морочь, и что за день у нас такой сегодня? И я скажу: у нас сегодня ночь.
* * * Когда за мной ухаживали разом полковник Соловьев и мэтр Розов, таскали мне одни и те же розы и заливались общим соловьем,
что не к лицу стареющей невесте обоих слать в одно и то же место, тогда я врозь отправила их честно, и вот они ушли туда живьем.
А там живому — понимаешь сам, там — сущий сад, серьезные аллеи, о, там высокопарны небеса!
Обломанные на венцы, алеют, пятнают вид терновые кусты... Я в сумерки посланников жалею:
переступив бумажные цветы, идут, следя распахнутые ямы, и гении зарытой красоты
над ними вьются тучными роями. Из разных мест они идут вдвоем и видят, как настырными корнями
кресты пропарывают напролом наш тонкий шар, забившийся в аллею. Они идут к скамейке за углом,
обиженные (я-то их жалею, они не знают, и несут горбы своей любви, которые алеют
сквозь жизни, сквозь одежды, как грибы). Идут к скамейке, где отводят душу, витиевато, в две благих трубы
костят меня и посылают к мужу, о чем мне сообщает соловей знакомый или (вырвавшись наружу,
царапая их речи все острей) колючий куст какой-то. Что там — розы? Из-под земли под лавочкой моей не разобрать: терновник или розы. Они сидят и весело скорбят, полковник Соловьев и мэтр Розов.
А я лежу, и я люблю тебя. И, наконец, кому какое дело?
1992—1993
|