 |
ГОЛОСА
№2, 2017
Вадим Муратханов
ПРОЯВЛЕНИЕ
*
Никого из родных
не застигнет фотограф врасплох:
за игрой в шахматы,
прополкой грядок,
ездой на велосипеде.
Все пристально глядят в объектив,
насторожившись, надев
приветливые улыбки,
охраняя от незваных гостей
хрупкое равновесие
своего черно-белого времени.
Зрение обращается в слух...
*
«Нет уж, милый мой, теперь живи с ней,
никто тебя не неволил».
Дядя Леша остается с женой-китаянкой
на всю свою долгую жизнь.
«Выбирай себе женщину с узкими бедрами, —
наставляет племянника, — такую,
как у меня». И улыбается
прошлому, опираясь на палку. *
Свет. Черно-белая вода.
Лицо, пока еще не в фазе
старенья. Бледный карандаш
проводит родственные связи.
Смеется молодой отец,
желтеющий с собой в разлуке
и забывающий о тех,
на чьих плечах он держит руки. *
...этот черный загар негатива
на щеках голодных студентов.
Пайка хлеба, стакан кипятка.
Дедушка, кто это рядом с тобой
на надорванной сепии —
в клетчатой кепке и парусиновых брюках?
Ломкая на сгибах бумага
долговечней любви и дружбы. *
«Ну и где же твой долгогривый,
в расход еще не пустили?»
Крестик не носит,
рвется в комсомол,
долго рыдала в прихожей.
«Пришел
разделить человека с отцом его,
и дочь с матерью ее, и невестку...»
Доня, доня, где искать тебя,
на каком развороте, в каком
слежавшемся ворохе?
Бродит бородатый отец,
стучится в случайные снимки,
хочет благословить дочь
на веселую страшную жизнь.
Но надежны границы кадра,
танки быстры, и враг не пройдет. *
Вот они — совершенные, прекрасные
тетя Нина, тетя Женя, дядя Гена
под солнцем неувядаемой молодости.
Кто же посмел пририсовать
им, безупречным,
отечные ноги, шишки на пальцах,
впалые небритые щеки?
Кто без спросу склонился однажды
с химическим карандашом
над этим предвечным миром? *
«Бабушка, чья рука на твоем плече?» —
«Муж Оксанин. Гадкий был, приставал...»
Аккуратные ножницы
отправляют безликого в небытие. 59 лет
тянутся для него нескончаемым кошмаром.
Шарит впотьмах, верх и низ перепутав,
ищет плечо на холодную ощупь,
режет ладонь о края
ломкой бумаги... *
Застыньте перед камерой на три
секунды — станете как боги.
Познаете: мир прост и черно-бел.
Ни складок, ни морщин не знает тело.
Ветвящийся орнамент целлюлита
навеки стерт. Лишь блики на воде
и пики гор над облачной грядой,
на заднем плане. *
Никогда не снимай во сне:
эти серые фото не лягут в альбом
и ничей не обрадуют взгляд.
Проявляешь картинку —
на ней никого.
Куда ж подевались они —
дядя Сережа, Максим,
Шурик, размахивающий пластмассовым пистолетом?
Только ровно шумят черно-белые тополя
у пустынного перекрестка,
где едва различим силуэт водителя
за рулем горбатого «запорожца». *
Ремень и портупея перечеркивают
молодцеватую фигуру.
«Фуражку чуть выше, пожалуйста».
Немигающий взгляд из-под козырька.
«Сколько я должен за снимок?»
Нет-нет, не здесь, не сейчас.
На сопках Маньчжурии,
на дальнем пограничье,
где воздух железным пунктиром прошит
и земля солона на губах —
там и расплатитесь.
*
Снова открыто окно во двор
снесенного дома.
Вот они выходят одна за другим,
занимают места на дорожке,
где с неба свисает
беременная ветвь абрикоса.
Тетя Ася, дядя Яша, тетя Вера
и с ними другие, кого не помню, не знаю.
Все тесней и многолюдней во дворе,
а гости прибывают, глядят в объектив
в ожидании птички.
*
Я не вижу, что вдалеке.
Я кусок своего времени.
Мне сподручнее налегке,
привычней без роду и племени.
Библиотека моя — электронная книжка,
и в айфоне мой фотоальбом.
Все труднее ушедших удерживать за руки
с каждым днем. *
Только бы не таскать из XX-го
в XXI-й пыльные талмуды
с вываливающимися на ходу
пожелтевшими карточками...
Все меньше за душой
этих молодых неподвижных лиц.
Мне уже не развесить их плодами на древе,
не справиться с оцифровкой.
Не угнаться за черно-белой жизнью, текущей
со скоростью 24 кадра в десятилетие.
Но что-то мешает
щелкнуть затвором и выпустить навсегда
беспокойную птичку памяти.
|
|
