|
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№2, 2009
Владимир Салимон
МЕСТО У ОКНА
* * *
У власти черные полковники.
Произошел переворот.
И в нашем летнем рукомойнике
грач с важным видом долбит лед.
Грачи разгуливают парами,
сидят компанией в саду.
Они с хозяевами старыми
еще до времени в ладу.
Но мы уже сдаем позиции.
Собака жмется возле ног.
С моим бельишком по традиции
уж заготовлен узелок.
* * *
Их голоса почти неотличимы,
как кажется, от песьих или враньих,
шаги неслышны и неотделимы
от сумерек в саду осеннем ранних.
Но стоит к ним прислушаться, немножко
замедлив шаг иль отойдя в сторонку,
как будто не идешь копать картошку,
а попросту ведешь в кусты девчонку.
Услышишь вдруг улитки виноградной
басок сладчайший, как у девы юной,
которая с улыбкой плотоядной
по струнам бьет гитары семиструнной.
* * *
Мне известно чувство беспокойства.
Птицы начинают щебетать,
сердце в силу своего устройства
на ветру осеннем — трепетать.
Если утро выдалось холодным,
снег с утра до вечера идет,
чувствую себя я несвободным
от людских печалей и забот.
Тщетно жду прибытья автолавки,
жду со всеми вместе битый час,
но не долетит без дозаправки
это чудо техники до нас.
* * *
Как будто бы прошла гроза,
как духовой оркестр за стеклами,
и с легкостью твои глаза
от слез внезапно стали мокрыми.
Тебя растрогал жалкий вид
стоящего на плитке чайника,
что представлял собой гибрид
скворечника и умывальника.
Свистал спросонья что есть сил.
А доведенный до кипения,
взорваться всякий раз грозил
и улюлюкал без стеснения.
* * *
Города дыхание горячее
и сердцебиение его
чувствую, как существо незрячее,
что вокруг не видит ничего.
Руки протяну во тьму кромешную,
в темноту, где слышен чей-то плач,
прямо в ночь студеную и снежную,
будучи с рождения незряч.
На подушках шелковых бесстыжая
распласталась ты передо мной,
только рук протянутых не вижу я,
только слышу жаркий шепот твой.
* * *
Счастливая возможность заглянуть
за лицевую сторону пейзажа,
когда мы собрались в обратный путь,
меня слегка развеселила даже.
Мы в лес вошли со стороны реки.
Напрасно лгут, что мира нет иного, —
я услыхал скрип половой доски
и скрежет дверцы шкафа платяного.
Мне показалось вдруг, что я стою,
поднявшись среди ночи, на террасе
и дома своего не узнаю,
хотя учусь уже в четвертом классе.
* * *
Я бы не страдал от одиночества,
если бы не голые кусты,
памятничек давешнего зодчества
в виде металлической звезды.
Ничего нет необыкновенного
в том, что ветер воет от тоски, —
навсегда из городка военного
на заре ушли мотострелки.
Нержавейка быстро стала ржавою.
Из бетона сыпется песок.
И покрытый воинскою славою
снегом заметает городок.
* * *
На полпути к эпохе ледниковой
речной трамвайчик вмерз в прибрежный лед,
что несколько реальности суровой
лирический оттенок придает.
Живущий по соседству, то и дело,
чтоб не было нам скучно, брешет пес.
Чтоб не было мне грустно, ты запела
и тем меня растрогала до слез.
* * *
Над географическими картами
низко, низко голову склоним,
словно старшеклассники за партами,
дотемна над ними просидим.
За окном метель не унимается.
Несмотря на то, что карты врут,
если верить карте, получается
город-сад быть должен где-то тут.
Где-то рядом, где-нибудь поблизости,
вероятно даже — в двух шагах,
думаем с тобой мы по наивности
на пустынных, голых берегах.
* * *
Меня спасла моя семья.
Я взят был ею под защиту,
поскольку родина моя
меня любила лишь для виду.
Калоши с валенками тут
являются единым целым,
а душу не спросясь берут
и разлучают с бренным телом.
* * *
Никаких особых у калеки
нет перед отечеством заслуг.
Жил в Орле, ходил служить в морпехи,
потерял в бою одну из рук.
Вижу его главную заслугу
в том, что он на паперти стоит,
что ему в единственную руку
каждый сунуть мелочь норовит.
* * *
Мы пускали самолетики бумажные
с крыши дома четырехэтажного,
и рулили наши летчики отважные,
как один характера бесстрашного.
Так, как будто это сталинские соколы,
будто это птицы краснозвездные,
стекла дребезжали, и копыта цокали,
будто шли маневры грандиозные.
Под Можайском громыхала артиллерия,
а под Серпуховом танки быстроходные.
А сейчас, поскольку стал глухим тетерей я,
слышу трубы лишь водопроводные.
* * *
Бог руки опустил, и снег пошел
неспешно так, как если б шар стеклянный
вобрал в себя и нас с тобой, и стол,
и комнату, и город окаянный.
Внутри него себя я ощутил,
который без раздумий, что печально,
под Рождество я сам себе купил.
И вот сижу в нем — гадком идеально.
* * *
Снегу залежаться не дадут.
Это знаю я не понаслышке —
загребут, затопчут, заметут
дворники, собачники, мальчишки.
Рано поутру на школьный двор
поспешит учитель физкультуры.
Шаг за шагом разберет затор
из обломков ледяной скульптуры.
* * *
Из нас все соки выпила зима.
Нам в окна светят лампы стосвечовые
из пустоты, которая есть тьма,
выхватывая сосны кумачовые.
Порою, как прожекторов лучи,
верхушки их во тьме пересекаются.
В кармане у меня гремят ключи,
лишь только губы наши повстречаются.
* * *
Деревья по весне чугунные.
Ударишь, и раздастся звон,
как будто это ночи лунные
тяжелый исторгают стон.
На голос колокола матовый
и круглый, как бильярдный шар,
я выхожу, а снег — салатовый,
а над рекой — лиловый пар.
А у реки, присев на корточки,
сегодня с раннего утра
старик копается в моторчике.
Опять в песок ушла искра.
* * *
Думал я, что мы друзья навеки,
но на ближних подступах к Москве,
из вагона выпрыгнув, калеки
скрылись в предрассветной синеве.
Сразу следом за глухонемыми
на ходу почти что вышел вон
человек, так сладко о Нарыме
певший нам под свой аккордеон.
На вокзале, похватав вещички,
все тотчас пустились наутек.
Шел снежок, ломались подло спички.
А без них я закурить не мог.
* * *
Никто из нас не обращал внимания
на страшных чудищ, шествующих мимо,
как будто эти странные создания
среди людей присутствуют незримо.
Я чувствую, как небо содрогается,
как ходят ходуном моря и горы,
так, словно лесом кто-то пробирается,
повадились в наш сад ночные воры.
Следов не видно, но сирень поломана,
повалены цветы, помяты грядки.
У пугала пола плаща оторвана,
и ветер треплет алый край подкладки.
* * *
Тень от хрустальной люстры взмыла
под потолок,
а я из кружки пил уныло
свой кипяток.
Вокзал похож на храм огромный,
где Бога нет,
на наглый и бесцеремонный
сплошной буфет.
* * *
Вообразим себе с трудом
в обличье молокозавода местного
великолепный барский дом
мздоимца и крепостника известного.
Что был их барин негодяй,
приехавший в райцентр верхом на лошади,
мужик, хвативший через край,
шепнет нам посреди базарной площади.
Девчушка, выйдя из ворот,
простоволосою, в трусах и в лифчике,
шмыгнет, как мышка, в огород
с улыбкой хитрою на остром личике.
* * *
Место у окна занять заранее
может лишь по предъявленью паспорта,
приложив немалые старания,
пассажир общественного транспорта.
Я себя не чувствую хозяином
в сколько-нибудь сложной ситуации,
чувствую себя простым крестьянином,
павшим жертвой коллективизации.
Я когда иду домой со станции,
голосами чистыми и звонкими,
преуспев в советской агитации,
вдаль зовут овсянки с жаворонками.
|
