 |
ОЙКУМЕНА
№2, 2008
Андрей Грицман.
ПОЭЗИЯ «С АКЦЕНТОМ»
(культурное многоголосие современной американской поэзии)
В современной американской поэзии сложилась довольно любопытная, можно сказать, уникальная ситуация: многообразие культурных окрасок превратило ее в многоголосый хор с разными «акцентами». Речь идет не о феномене, характерном для ряда других стран, в том числе и для современной России, где множество людей нерусских этнически, но выросших в культуре русского языка и, естественно, пишущих на этом — родном для себя — языке. Их региональное и национальное происхождение может накладывать отпечаток на творчество, но все же это, прежде всего, русские писатели.
Соединенные Штаты, как известно, с самого начала были «плавильным котлом»: тут, в новой среде обитания, смешивались выходцы из разных стран, каждая со своей традицией, в результате чего и создалась новая, американская, культура. У нее за 150—200 лет существования сложились свои формы и каноны. Но и в наше время «пришельцы» не только присоединяются и адаптируются к основной, стержневой американской культуре, но и «сплавляются» с ней, вписывая все новые небывалые узоры многоцветной культурной мозаики.
Художники разного культурного происхождения находят точки соприкосновения друг с другом и возможность выражения на новой, благоприобретенной языковой основе. Так возникает феномен: творчество на неродном, американском языке. «Неродном» не в смысле его вторичности, а в смысле использования английского как второго языка для выражения поэтического сознания — языка, обретенного часто ощупью, в полутьме, и более соответствующего новой среде обитания.
Что дает право поэту-иностранцу писать на неродном языке? Хорошее знание языка безусловно и абсолютно необходимо — но недостаточно. «Право» дается судьбой художника. Поэт-чужеземец осваивает новый мир и начинает давать окружающим вещам, событиям и, самое главное, своим чувствам новые имена на новом языке новой культуры. Эти новые (для автора) имена несут отпечаток его «акцента», и всегда — невидимую, как водяные знаки, отметку судьбы.
Поэт-иностранец неминуемо привносит интонации родного языка в свой поэтический английский — на нем как бы лежат тени метафор из потустороннего мира другой культуры. Но в поэзии, как в любви или на войне, — все позволено. «Странности» и отклонения в талантливых стихах ухо улавливает — как интересную и новую интонацию.
Впрочем, путь к стихам на языке новой страны обитания непрям и неочевиден. Любопытное замечание сделал в недавнем интервью молодой русский-американский поэт Александр Стесин, который попал в США ребенком: «Мне кажется совершенно естественным для человека, который пишет стихи, писать не на языке его страны (той, где теперь живет. — А.Г.), но на языке его собственной поэзии. Я ничего не могу поделать с тем, что, хотя я вырос в Соединенных Штатах, языком моей поэзии является русский». Так язык выбирает поэта. Или наоборот. Обратный вариант — тот самый феномен, о котором эта статья: полный или частичный переход поэта на новый, благоприобретенный язык как результат взаимодействия с новой культурной средой.
Вот что говорит по этому поводу Алексей Цветков (его «исповедь» приводится в подготовленной сейчас антологии американских поэтов-иностранцев), признаваясь в «сдаче позиций» под напором английского американского языка: «Поэзия — это привычка обычное видеть необычно и быть способным это передать языком. Это вербальное искусство, и оно тесно связано с родным языком автора; в такой степени, что язык является основным инструментом передачи этого особого восприятия. То, что раз написано по-русски, не может быть переписано по-английски. Тот, кто заявляет, что он перевел стихотворение, — лжет. Я это знаю по себе, так как сам этим много занимался. То, что можно легко импортировать, скорее всего не представляет особого интереса в той стране, где это было произведено. Изучение искусства поэзии на неродном языке сродни изучению совершенно другого типа искусства, например, попытка стать музыкантом после того, как всю жизнь был художником. Десятилетиями я боролся с искушением писать стихи по-английски, но мне всегда удавалось себя отговорить от этого. Несколько лет назад я сдался, но не устаю напоминать себе, что я живописец, а не музыкант».
Тем не менее, этот трудный переход, как оказалось, — возможен. Первым из русских писателей его, видимо, совершил Набоков, для которого — как и для Кафки, Джойса, Ионеску, Беккета, Борхеса — факт принадлежности к определенной национальности или к определенному языку перестал играть доминирующую роль. Собственно, они, нарушив привычные культурно-языковые границы, и положили начало современной «глобализации» культуры и опыту творчества на неродном языке.
Для поэзии это существование как бы «над культурой или языком» особенно актуально. Поэзия — это проявление «прямой речи» поэта, менее связанной с принятым культурным (нередко тесным) каноном и отражающей реальную жизнь, включающую перемещения и заселение новой культурной территории. Стихотворение и представляет собой прямую речь, личное сообщение. Обретение общего поэтического языка в новой инокультурной среде открывает возможность творческого общения между художниками, судьбы которых начинались в разных географических, социальных и лингвистических мирах. Это общение и понимание возможны, потому что психо-физиологически, например, американский поэт — тот же тип неустойчивого, переменчивого, тонко чувствующего характера, что и поэт русский, итальянский или, скажем, румынский. А поэтическое мышление в иных, новых условиях может обретать новую языковую субстанцию, если у автора развилась способность слышать музыку и впитывать идиоматику нового языка.
Авторы в диаспоре, существующие в межкультурном пространстве, — аутсайдеры и по отношению к стране своего происхождения, и к новой, благоприобретенной культуре. Они живут в некомфортном состоянии творческого одиночества. Однако для художника одиночество полезно, и есть что-то плодотворное в обостренном наблюдении жизни глазами чужеземца, «лазутчика» культуры. Жизнь художника начинает развиваться в другой системе координат.
В новой культурной среде, где родственных душ, говорящих на том же языке, мало или вовсе нет, поэт, порой подсознательно, ищет мандельштамовского «собеседника». И нередко его находит не среди представителей своей культуры и языка, но среди близких по духу людей, говорящих на иных языках, — причем часто среди таких же, как он, «аутсайдеров», переживших сходный опыт адаптации к новой культуре. И это также во многом стимулирует развитие общего, второго, поэтического языка. Особенно, когда «концентрация» разноязыких стихотворцев в одной географической точке велика — как, например, в многонациональном, разнокультурном Нью-Йорке.
Отразить этот новый феномен — американскую поэзию «с акцентом» — и призвана упомянутая выше антология поэтов-иностранцев. Ее идея не случайно родилась именно теперь: появилось ощущение, что уже накопилась «критическая масса» таких стихотворцев, пишущих стихи, отличные от традиционной американской поэзии предшествующих десятилетий — в основном, академической, «нарративной», «размышлительной» или афористически-юморескной. Т. е., вне сомнения, и создаваемая поэтами-иностранцами поэзия строится на основе американской поэтической традиции — с ее свободным стихом, афористичностью, некоторой повествовательностью. Но, с другой стороны, эти авторы вливают в нее свою, новую живую струю, привносящую краски многих национальных и лингвистических культур, адаптированных к современной американской жизни.
Когда мы начали составлять эту антологию, обнаружилось, что многие из этих поэтов закончили писательские факультеты в американских университетах, а иные и сами преподают в них литературу и писательское мастерство. Часть из них и сейчас живет в Соединенных Штатах, другие жили в Америке в течение многих лет. Для всех английский является вторым, неродным, языком — или одним из двух языков для двуязычных авторов (это часто бывает у детей эмигрантов, привезенных в раннем возрасте и выросших в США).
Еще 15—30 лет назад американский литературный истеблишмент с интересом следил всего за несколькими серьезными авторами-иностранцами, которые осмелились писать по-английски и сделались крупными фигурами в американской словесности: Иосиф Бродский, Чарлз Симик, Нина Кассиан, может быть, еще пара-тройка имен. В последние 10—15 лет ситуация изменилась: подросло целое поколение авторов — уже зрелых, опытных, а также молодых, подающих надежды: эмигрантов или их детей, пишущих на американском английском или разом на двух языках. Об их творческом самоощущении мы имеем возможность узнать из первых уст — из коротких личных сообщений авторов упомянутой антологии.
Так, Юхан Чао (Китай) пишет: «Я люблю сочетать китайский с английским: иногда — смешивать фонетику, иногда — делать прямой перевод. Очень интересно вставлять китайские иероглифы в английский текст — они начинают жить другой жизнью, во всей своей ветвистой красоте. Интересно, что китайские слова можно даже рифмовать с английскими. Когда поэт носит в себе необъятный мир двух гигантских словарей, возможности и комбинации бесконечны».
«Поэзия — это поиск того, что может стать новым языком. Дилан Томас обычно носил с собой словарь, чтобы в любой момент заглянуть в него в поисках нужного слова, создания поэтической конструкции. И это примерно то, что делает всю свою жизнь поэт-иностранец и что является на самом деле целью для всех поэтов вообще: создание своего собственного языка» (Алекс Сигал, поэт русского происхождения).
«Мне говорили, что можно писать стихи на иностранном языке только тогда, когда ты видишь на нем сны. В новой стране я долгое время видела сны только в черно-белом варианте. Но постепенно они стали приобретать цвет, и пейзаж начал оживать. Мой родной, румынский, язык постепенно превратился в золотую пыль. Каждую ночь я вижу сны на разных языках и ощущаю, что поэзия — это, прежде всего, язык снов» (Кармен Фиран).
«На балконе квартиры второго этажа в многоквартирном доме в Квинсе начинаешь мечтать о Сицилии. Я видела Сицилию ночью, прячущейся в листве дерева, нависающего над балконом. И только тогда ты начинаешь писать стихи, которые приходят на другом, новом языке, и ты обращаешься с этим новым, иностранным языком, как с новорожденным. И сквозь новый язык ты видишь свои любимые настурции в саду Сицилии твоего детства, отца, поливающего деревья и цветы» (Ядвига Гиунта, поэтесса итальянского происхождения).
Рафаэль Гонзалес: «Мои родители — мексиканцы. Я родился в мире языка Сервантеса, и с ранних лет получил прививку языка Шекспира. Таким образом, я — служитель двух разных муз. Каждая говорит на своем языке, и я никогда не знаю, которая из них будет ко мне благосклонна. Каждое стихотворение само выбирает язык, на котором оно будет существовать. Однако с годами обе мои музы приходят ко мне одновременно и разговаривают со мной в два голоса. Так что большинство моих стихов последних лет существуют и по-испански, и по-английски».
А вот высказывание Кристины Периссинотто, родом из провинции Венеция, профессора итальянской литературы в университете Оттавы (Канада): «Поэзия — искусство преодоления дистанции между тем, кто мы есть, и тем, кем хотели бы быть. Английский язык гораздо более экономный, чем итальянский. Итальянский создает чудесную языковую картину за счет многоцветных прилагательных, игры флексий, английский обеспечивает сильное высказывание и точное описание меньшим набором слов. Переход на английский в стихах научил меня, что немногословность поэтического изречения подчеркивает точность поэтической мысли».
«Когда я думаю о поэзии, мне кажется, у меня никакого акцента нет. Когда же пишу или говорю, напоминаю себе качающегося жирафа, с ногами, раскоряченными в два разных языка. Поэтому я хожу покачиваясь, очень осторожно, чтобы не потерять равновесие. Иногда длинная шея позволяет мне дотянуться до прекрасных фруктов» (Адриан Санджоржиан, из Румынии).
«Я — француженка, которая пишет по-английски. Обращение к неродному языку, некоторая туманность этого процесса, позволяет мне добиться столь важного «остранения», центрального понятия русских формалистов. То, что я теряю, не пользуясь родным языком, я приобретаю трансформацией английского — на самом деле, деформацией его — в мой собственный язык, собственный «туземный диалект», в мой «третий мир»...» (Крис Тиш; преподает писательское мастерство в Детройте).
«В мире неродного языка писатель должен обращать больше внимания на всякий крошечный нюанс в выборе слов и выражений, куда больше, чем на родном... Поэт, оперирующий неродным языком, познает искусство максимальной точности, четкости, даже скупости» (Давид Траме, пишет на английском и на итальянском).
Флоренция Варелла родом из Аргентины, преподает писательское мастерство в Колумбийском университете в Нью-Йорке: «Как-то раз меня спросили, на каком языке я выругаюсь, прищемив палец. Конечно, по-испански, — ответила я... Но пишу я давно только по-английски. Почему только по-английски? Этот вопрос мучает меня. Я чувствую себя предателем по отношению к родному испанскому и одновременно обманщицей своего английского. Со временем, однако, я поняла, что, хотя слова в моих стихах написаны по-английски, их глубинные корни находятся в испанском. Это как бы укоренение (или искоренение?) языка. И мой аргентинский жизненный опыт, и опыт эмигранта в Соединенных Штатах сильно выражены в моей англоязычной американской поэзии... Я думаю не по-английски и не по-испански, а на языке поэзии... Стихи, написанные по-английски, но рожденные в испанской колыбели, заговорили на новом языке. Это — неправильный язык, но он позволяет взглянуть хоть краешком глаза на поле языка без границ...»
Юмоке Вериссимо, поэт из Нигерии: «У поэзии нет языка. Я думаю, что хорошее стихотворение остается хорошим стихотворением, даже когда оно переведено и перепереведено, даже если в этом случае пропадает некоторая оригинальность. Нередко считают, что двуязычный поэт не может точно воплотить свои мысли, находясь между двумя языками. На самом деле любой писатель и любой поэт, который всю жизнь занимается соединением мыслей с образами, умеет находить сочетания слов, которые великолепно схватывают и передают мысли автора, мысли, всегда текучие, исчезающие. И тогда автор создает свои собственные слова из уже существующих, и это именно то, что дает пространство для распространения, для роста языка. Писатель в поиске новых слов создает свои собственные слова для бессловесных поэтических мыслей».
Кто знает, быть может, воздействие, которое невольно оказывают «поэты с акцентом» на современную американскую поэзию, в чем-то сравнимо с появлением исконно американских поэтов в XIX веке на фоне классической традиции «колониальной» британской поэзии, когда явились, пользуясь определением Мандельштама, «диковинные», «первобытные» Эдгар По и Уолт Уитмен и заговорили другим языком, дали свои имена окружающему Новому Свету: «...Америка, истратив свой филологический запас, свезенный из Европы, как бы ошалела и призадумалась — и вдруг завела свою собственную филологию...» («О природе слова»). Не повторяется ли нечто подобное сегодня?
Как уже было замечено, английский в описываемом литературном феномене оказывается связующим языком многих культур — своего рода «lingua franca», позволяющим поэтам разного этнического происхождения общаться на общем, «непрямом», поэтическом языке. В немалой степени таким языком является и испанский, в несколько меньшей — французский. А уже в наше время таким связующим литературным языком мира все больше становится русский — особенно после распада СССР и с образованием самостоятельных, автономных групп писателей вдалеке от русскоязычного культурного материка. Обширная русская диаспора в Северной Америке, в Израиле, а также в Европе становится носителем русского языка в странах иной языковой культуры. Все это накладывает определенный отпечаток на существование и развитие русскоязычной поэзии — подобно тому, что происходит с англоязычной.
В эру глобализации, перемещения людей, естественным путем общения между поэтами разных культур становятся эти несколько связующих lingua franca. Понятно, что мир не будет пользоваться всего несколькими языками для создания литературы. Но творчество на языках «больших культур» делает возможным «безродно-космополитическое» искусство и реально отражает «глобализацию» мира. Поэзия всегда живет в пространстве данного языка, но поэт может жить и в «межкультурном» пространстве, и это накладывает отпечаток и на него, и на язык, которым он пользуется в творчестве.
|
|
