 |
ГОЛОСА
№2, 2007
Феликс Чечик
. . .
Учти: я чудо в перьях,
я ангел во плоти,
лечу поверх деревьев
невидимый почти.
Леса, озера, пашни,
деревни, города.
Я — ангел! Только падший,
пропащий навсегда.
. . .
С высоты, и не птичьего даже,
а полета простого шмеля,
растворен в подмосковном пейзаже,
как репейник какой-нибудь, я.
Зверобой, подорожник, крапива,
хвощ, полынь, василек, лебеда.
Проплывают по небу лениво
туч недоеные стада.
И когда унесет электричка
в непролазные дебри Москвы,
сохранится надолго привычка
быть на голову ниже травы.
Пусть куражится спьяну Тверская;
но от воздуха, как во хмелю,
я иду по Ордынке, кивая
пролетающему шмелю.
За душой тишина вместо денег,
денег нет и не будет, дай бог.
Я в 2005-м — репейник,
а на будущий — чертополох.
. . .
Когда сомневался Мефодий
и не сомневался Кирилл,
язык, растворенный в природе
на птичьем со мной говорил.
О чем-то пиликал кузнечик
на тоненькой скрипке своей,
и молча, в преддверии речи,
былинку тащил муравей.
ПЕСЕНКА
В.Галутве
Три аккорда, и не больше,
в лучшем случае — четыре,
но без них сегодня — боже! —
стало зябко в этом мире.
Стало зыбко и безмолвно,
стало пасмурно и сыро,
растерялись сразу — словно
потеряли командира.
Вдруг возникло ощущенье,
что пришел конец надежде,
и прощанье и прощенье
не рифмуются, как прежде.
Три аккорда. Мало? Много?
Разве в этом дело, если
безотчетная тревога
крест поставила на песне.
Но на ясеневой ветке
интровертом безутешным
воробей, как кенарь в клетке,
разорялся утром вешним.
Чик-чирик Агнешка в Польше,
чик-чирик Арбат и Мцхета.
Три аккорда, и не больше.
Много это? Мало это?
И расправив плечи, в небо
устремляем взоры, взгляды,
и куску ржаного хлеба,
как воробышек рады.
В небеса по бездорожью,
беззащитные, как в тире.
Три аккорда, и не больше,
в лучшем случае — четыре.
. . .
В глаза смотри
и глаз не отводи;
держу пари —
бессмертье впереди.
А за спиной —
развалины и тлен.
Побудь со мной
бессмертию взамен.
. . .
Что касается грешного
моего языка —
вырву с корнем, сердешного,
и не дрогнет рука.
Чтобы больше не связывал —
(нету связи прочней)
с пожелтевшими вязами
по-над речкой моей.
. . .
Нас двое — третий лишний.
Недавно ли? Давно?
Пока я спал, ты вышел
в январское окно.
Ты вышел и обратно
не возвратился в дом,
но погостил у брата
и свиделся с отцом.
Покуда вам крутили
забытое кино,
шабашники забили
январское окно.
Потом они забили
на все и стали пить,
и пили, пили, пили,
не в силах прекратить.
А протрезвев, молчали
и пялились в окно;
и по столу стучали
бесшумным домино.
Цвели и пахли розы,
благоухал «Агдам»,
в крещенские морозы
на речке Иордан.
. . .
Точно по Соколову,
Соколову В.Н.,
птица певчая слову
прилетела взамен.
И уселась на ветку
и поет как в раю.
А художника в клетку
посадила свою.
. . .
После ливня — голубое,
не бывает голубей,
и на фоне неба — двое —
двоеточье голубей.
Туч растрепанные клочья,
как потеки от чернил.
Третьего для многоточья
не хватает — ливень смыл.
БАБОЧКА
Благодатью ли Божьей
или чьей-то еще,
на мгновенье — не больше
сядь ко мне на плечо.
Стань на время наколкой
беззащитно цветной
или, к счастью, недолгой
жизнью, как таковой.
|
|
