 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№2, 2005
Олеся Николаева
ПОВСЮДУ - ТАЙНЫ
. . .
Как отец мой к Большому театру летит - погляди! -
чая встретиться там с фронтовыми комбатом, начдивом...
Он в особом костюме таком, где пиджак на груди
орденами проколот - в костюмчике этом счастливом!
Так отец мой 9 мая к Большому - на дружеский сход
все плывет на воздусях, подняв изумленные веки.
А в глазах - словно рыбки там две золотые расплещут вот-вот
эти синие воды очес, эти черные реки.
Предвкушает, родимый: немного еще - и ему
"Лейтенант!" - кто-то крикнет, щекой припадая шершаво, -
то ли тот рядовой из-под Данцига в черном дыму,
из-под Минска ль майор, иль сержант из-под гневной Варшавы.
То ли с Буга полковник, то ль прапорщик с Березины.
Но ни этих, ни тех... Лейтенант, вашей армии нету!
И братки полегли, и корявое тело страны
просто сброшено в ров меж востоком и западом где-то...
В погребальные пелены, в черные сучья одето...
И отец на ветру, так что гаснет его сигарета,
все уходит отец мой, уходит, уходит с войны,
через вражьи заставы
к своим
пробиваясь все лето.
ЖЕНСКАЯ ТИХАЯ ЛИРИКА
Вся эта тихая женская лирика,
тихая лишь до поры,
чтобы наброситься вдруг, чтоб накинуться,
прыгнуть, к земле придавить.
Вот она длинные ногти оттачивает,
красит крамольный свой рот,
и навивает кудряшки воинственно,
ломаной линией - бровь.
Слезы и стоны, стенания, жалобы, -
злую судьбину клянет;
бедные рифмы - хромые и блудные
выстроены на плацу.
Вечно весна у нее - с обещанием,
осень с пожухлым листом.
Нотка победная, гордость прощальная,
и оптимизма глоток.
Эта риторика, эта истерика,
гомон гормонов: пора!
О, как опасна такая невротику
с серою тенью игра.
Эрос и тот - устрашился и прячется -
вместо себя - двойника
шлет на расправу - капризного, мелкого:
шулера и пошляка.
Спросишь - откуда же эта вселенская
тьма в тебе, кто виноват?
Это все - тихая лирика женская,
весь этот ад.
РАВЕЛЛО
1.
Помнишь ли ты городок Равелло, взбежавший на гору к небу?
Помнишь ли синьору Альберту, которая на вилле Бланка
накрывала нам завтрак, варила горчайший кофе,
расплетала на открытой веранде, повернутой с высоты к морю,
вьющиеся хищные побеги в колокольчиках - пунцовых и синих,
и то и дело, раздувая пышную грудь, зычным голосом, перекрывшим
пение птиц,
звала своего сына:
- Оттобелло! Оттобелло! Отзовись, где ты?
Помнишь ли, как ходила она в белый собор
к Пречистой Деве Марии
и в монастырь святого Бонавентуры
и все просила о сыне своем - отроке Оттобелло,
который еще во младенчестве потерял зренье,
лишился света очей своих
и теперь блуждал в этом сумраке, нашаривая дорогу палкой,
и непрестанно плакал?
- О, Оттобелло, не плачь, умоляла синьора Альберта, -
и голос ее заливал собою Равелло.
- Отчаянье не носи в сердце, не скармливай ум обиде,
не корми слезами угрозу, не будь, как нечестивый синьор Джузеппе,
кощунник и святотатец:
у него молнией спалило сырную лавку,
так он совсем тронулся, совсем обезумел -
то бил себя в грудь, сидя на пепелище,
то кричал на все Равелло Творцу,
чтобы Тот сделал вовсе не бывшим все то, что было...
А потом ворвался в собор к статуе Пресвятой Девы,
оторвал от нее Младенца и, подняв его над своей головою,
закричал: "Не отдам Его тебе, Мария, доколе
не вернешь мою сырную лавку,
ибо ее попалил огонь, посланный с неба!"
- Нет, дорогой Оттобелло, - повторяла синьора Альберта. -
И потом - разве он чего-то добился?
До сих пор пьет вино печали с запахом гари,
давится хлебом дерзости, на котором копоть...
А вот мы с тобой отправимся на могилу
к одному блаженному брату Джиамбуоно
и попросим его принять наши обеты.
Скажем ему: если Бог, по заслугам твоим, блаженный Джиамбуоно,
дарует зренье отроку Оттобелло,
то мы отольем два прекрасных восковых глаза
и принесем их в дар на твою могилу.
Так говорила славная синьора Альберта,
и через весьма малое время и у виллы Бланка,
и на площади перед белым собором, и у монастыря святого Бонавентуры,
и, наконец, у кладбища, где покоились блаженные братья,
можно было слышать голос доброй синьоры,
можно было видеть на всех дорогах,
как она проносит на вытянутых руках, на открытых ладонях
два огромных восковых глаза,
как кладет их бережно, по обету,
на могилу святого брата.
А за нею, отставая почтительно на полшага,
следовал безо всякого преткновенья
сын ее Оттобелло,
и смотрел он так, веселя хрусталик, на все творенье,
словно бы притрагивался ко всему трепещущей роговицей,
собирая золотую пыльцу света в колбочки нежнейшей сетчатки.
И тогда - помнишь ли - погорелец из сырной лавки
возвратил в раскаянье Украденное из собора,
ибо все Равелло встало возле его хижины на колени,
восклицая: "Джузеппе, верни Пресвятой Деве Сына,
верни, наконец, Матери Божией Младенца!"
И почувствовав себя, словно оный Ирод,
затворился он тотчас у святого Бонавентуры,
умерщвляя плоть неистовую бичеваньем.
2.
Помнишь ли чудесный городок Равелло?
Он нарочно забрался на гору: влез на самое темя,
встал на цыпочки, распростер руки, пальцы облака цепляют, -
чтобы быть к Богу поближе
и хранить под пристальным призором неба
детскую веру, свысока озирая море.
Ведь когда его осаждали мавры, карабкаясь ввысь по склонам,
Господь послал такой гром, такой треск картечи,
что они в ужасе покатились вниз, пали на чернейшие лица,
слились курчавыми волосами с прошлогодним мохом,
трепеща, что против них за Равелло бьется
само Небесное воинство, сражается бессчетное войско.
Вот почему здесь нет ни еретиков, ни колдуний, ни чародеев.
Когда-то была одна, да и ее настигло высшее вразумленье.
Так хотела она привадить чужого мужа
волхованием, верным колдовским средством:
спустилась в ненастье к морю, поймала голыми руками рыбу,
разбила ей голову о камни, выскребла внутренности ракушкой,
поднявшись домой, приложила ту рыбу к срамному месту,
изжарила на огне в оливковом масле,
а потом позвала своего возлюбленного и принялась потчевать его:
- Угощайся!
Он занес было над блюдом нож, занес вилку,
но прочитал про себя спасительную молитву,
и вдруг рыба эта жареная встрепенулась,
поднялась на хвосте,
превратилась в грязного беса.
И несчастный гость бежал в ужасе, пока не упал на пороге
базилики святого Бонавентуры,
братья перенесли его на подстилку,
а пресвитер прочитал над ним экзорцизмы.
Что до самой колдуньи, то она, пораженная страшным видом,
чтобы искупить грех, нашла себе прокаженного из долины,
стала омывать ему гнойные раны,
счищать сухие болячки
и для своего душевного очищения -
пила эту смрадную воду, называя ее "водой исцеленья"...
3.
Вот какое это место - Равелло: повсюду - тайны!
Жаль, что мы навеки его покинули,
ничего в нем не разгадали,
и ты слушаешь о нем с таким удивленьем,
словно прожил жизнь, а даже и не заметил.
РАЗГОВОР
Ну все не так: ты смотришь в пустоту,
а я лукаво подбираю слово.
И разговор как будто не на ту
застегнут пуговицу, снят с плеча чужого.
Ну что ж, бывает: где-то бузина
прет в огород и соком брызжет ало,
а дядька в Киеве клянется вполпьяна
сбить спесь москальскую за анекдот про сало.
Такой разброд у нас, такой разлад:
чуть Эрос сунется - заткнут его за пояс
по-женски тараторящий надсад
и по-мужски занудствующий полис.
Вот если б грянуло, шарахнуло в окно
возмездие - и ну крушить округу:
все то, что мелко здесь, безжизненно, больно, -
мы б дружно ахнули и кинулись друг к другу.
|
|
