 |
ГОЛОСА
№1, 2000
Мария Галина
. . .
Что-то не то происходит на свете в зеленой карете
едет Татьяна в малиновом все же берете
парка культурного отдыха мимо и брега
вдоль воробьиного рая и талого снега
даль рукавами марая ах вдоль пограничного рая
там над кочующей пропастью сердце ее замирает
грязные лужи слепые колеса вагонов
грозные мужи в шинелях крестах и погонах
будки бараки овраги дороги солдаты солдаты
делай что хочешь а все будешь ехать куда-то
ах не рыдай же Татьяна послушай Татьяна не надо
странствуя вдоль пограничного дикого сада
где на холодном рассвете раскинувши тонкие руки
шалая муза свои забывает науки
в дальнюю следуя волость закутавшись в дымную полость
что-то не то происходит на свете – подумаешь, новость!
. . .
Автандил и Наталья по городу нежно идут
пляшет сон лимонадный платаны плывут над аллеей
Автандил говорит – разрушается старый редут –
что-то ей говорит на ушко и Наталья алеет
Плещет сон голубиный платанный поверхностный сон
чье там черное море чья рыба гребет плавниками
чей рыбак на рассвете парит над водой невесом
рядом в каменоломне ворочают розовый камень
Автандил покупает цветы и бутылку вина
а Наталью влекут ароматы хрустальных флаконов
пляшет пух тополиный над ними ничья не вина
птичьи крики старух увивают резные балконы
Если б мог он сказал – я тростник свой озерами слёз
напитал для тебя – но она понимает и прозу
в проходящем дворе наливается дерево лоз
соловей как маньяк обнимает дамасскую розу
Так Наталья бела так блаженны ее телеса
что парит Автандил увлекаемый чудом природы
что там грайи кричат как пронзительны их голоса
там где воды логидзе и просто летейские воды
Из У.БЛЕЙКА
Кто может спать, когда
рожденные в глухие –
борзые поезда
несутся, выгнув выи,
на черный переезд
слетаясь отовсюду...
О, Роза, вот те крест –
тебя я не забуду.
Недаром ничего
на сквозняке вселенной
пылает торжество
красы твоей растленной.
Какой маньяк ласкал
и плакал исступленно
твой пурпурный оскал
сияющего лона!
Улыбчивый урод,
любитель долгих гласных –
он пролагает ход
во тьме червеобразной!
А вдаль летит фонарь,
уже задетый мраком,
и черный календарь
цветет багровым маком,
навылет через Брест
простреливая спину,
о Роза, вот те крест –
тебя я не покину,
о том, что поутру
не ляжет на бумагу,
ни савлу, ни петру,
ни греку, ни варягу...
О, Роза, ты жива,
клянуся бывшей честью,
пока трава слова
дымятся в перекрестье,
пока грозит закат
над угольною пылью,
никто не виноват,
как сказка стала былью.
ВСПЫШКА РАЗМНОЖЕНИЯ КОРАЛЛОВ
НА БОЛЬШОМ БАРЬЕРНОМ РИФЕ В ПОЛНОЛУНИЕ
Когда стремит свой плавный бег полночная волна,
какой в морях гуляет снег, всплывающий со дна!
Дымясь, пылая и паря в чаду златой игры,
в тугие лунные моря возносятся миры,
дрожит насыщенная плоть, летучая постель,
вливаясь в лунную купель, как ей велел Господь,
и в ночь коралловой любви ворочается риф,
неся сокровища свои в грохочущий прилив,
там известковые грибы плетутся, сморщив лбы,
на зов невидимой трубы на гульбища судьбы,
и в позолоченной пурге, желанием ведом
моллюск на розовой ноге бредет в веселый дом.
Там сонмы барышень в цвету смущают бледных рыб –
их тел божественный изгиб, убийственная ртуть,
их перламутровый наряд в извивах рококо,
им злой полип вливает яд в жемчужное ушко,
и сладость лучшего вина им гибелью грозит,
и страсть печальная скользит по масляным волнам.
Чудны дела твои, Господь, прекрасны чудеса,
где плодородная роса кропит живую плоть!
Благословенна будь вовек, полночная заря,
да воссияет лунный свет, пронзающий моря,
и содрогание икры во тьме лихих путин,
и золотистые шары, и алые пути,
когда неспящая толпа во тьме бредет по дну,
когда зеленая тропа уводит на луну.
. . .
Когда б не пасмурные дни,
мы б тоже были не одни,
и обитатели небес
питали к нам бы интерес,
и те, кто светит вдалеке,
к нам подплывали налегке,
и мы б не отводили взгляд,
узнав летательный снаряд.
При многих звездах и луне,
поднявши воротник пальто,
там проплывает в тишине
на монгольфьере некто, кто.
Он пролетает города,
махнул рукой – и был таков.
Уж больно темная вода
вскипает в шахтах облаков,
но кто провел его сквозь тьму ,
он не расскажет никому.
Он наблюдал морское дно,
и одинокую звезду,
он видел яблоко одно
в одном заброшенном саду.
Ночницы падали в траву,
колодец пел в скрипучем сне,
подъяв рогатую главу,
сидел сверчок на самом дне.
И он глядел ему в глаза,
из бездн, где падает звезда,
и кто кому о чем сказал,
он не расскажет никогда.
ЭКС-МОНУМЕНТУМ
Я – памятник себе. Другого мне не светит.
Почти в свой полный рост.
Он ниже сорных трав, он наблюдает ветер
Наземных птичьих гнезд.
Кому споет хвалу бестрепетная дева,
Воздев на карандаш?
Мы – памятники всех, ушедшие налево,
Дешевых распродаж.
И долго буду тем, кем уж не буду боле,
Перетекая в тьму.
Экс-монументу плешь проевши в школе,
мы – памятник ему.
Что в мой жестокий век, что в век немой жестокий,
У всех одна тропа.
Я – памятник себе, в отпущенные сроки
Кифозного столпа.
И назовет меня всяк рыбой или жабой.
И Бог ему судья –
Стянувшему края моей державы
На свалку бытия.
Нет, вся я не умру – душа и все такое...
Вспорхнет, белым-бела...
И Бродский с Ковальджи в божественном покое
Сомкнут над ней крыла.
...И я взойду в метели зыбкой, при маскхалате и венце
и с туповатою улыбкой на еще живом лице.
|
|
