 |
ГОЛОСА
№2, 1996
Александр Климов-Южин
МУЗЕЙ
Открываю глаза, вспоминаю мучительно: где я?
Значит, я еще жив. Те же розы по желтому белым,
Те же полки пустые, и та же в ногах батарея,
Тот же гвоздь, тот же самый топчан с запашком неизменным.
Это стол, чтоб писать, это стул, чтоб сидеть, —
Никаких атрибутов:
Ни рождественских свеч, ни подаренных ваз, даже стрелки:
Здесь без четверти пыль, оседает слоями минута,
И на ощупь ты вечность стираешь рукой с этажерки.
Здесь когда-то, должно быть, паркет натирали мастикой.
Здесь смеялся хрусталь, а теперь одиноко пиала
Липкой коркой на дне лиловеет за дверцей прикрытой,
Принесенная мной из буфета ночного вокзала.
Зная цену вещам, утверждаю: воистину ценны
Только вещи post нас. Хорошо, что таких здесь не видно.
Хорошо, что шкафы без хозяев почти беспредметны,
В аскетическом мраке углов нависают надбытно.
Не они и стволы заслоняют пространство от взора,
Утюги и листва, фимиамом кадящая пища:
Облетают леса, оголяется девочка Флора,
И надкусанный плод на окне освещает жилище. • • • Тело тянет к земле.
Снег неспешно сползает с окраин.
На припеке в золе
Подсыхают ошметки окалин.
Прошлогодний осот,
Перегной и помет из сарая
Ждут лопаты,
Апрель затянулся в преддверии мая.
Вот и верба прошла,
И взошли зеленя молочая.
На пролысинах перышки греет залетная стая.
И на штык под углом, в глинозем
Входит вспышкою заступ,
И мужицким плечом
Древко загнано намертво в раструб.
Никому, ни за что,
Сам себе объяснить не сумею,
Что не землю лопачу —
Копаю родную Расею.
Все одно, что там вырастет:
Дуля, лопух ли, редиска...
Может только единожды
С ней мы и свиделись близко. • • • То, что закончено, не знает о конце.
И нам вверяется до срока знанье
Прошедшей жизни, во втором лице,
Точней ее пунктиров очертанье.
Из выдоха и вдоха, перемен
Дождя и снега, черточки и точки,
Из шариков пульсирующих вен,
Из векселей и выплаты просрочки.
О если б знать, что, как жучок в коре,
Она мерцает средь ночей и бдений;
Но между дат длиннющее тире
Не оставляет никаких сомнений.
Так рвутся цифры, вставшие во фронт,
И линии судьбы и постоянства,
Кровясь о скалы, вдаль за горизонт
Уходят из закатного пространства. • • • Еще порхает мотылек-сознанье.
Левобережья с лаги не видать.
Я маленькое новое созданье,
И на Земле живут отец и мать.
А мотылек все дальше улетает,
Я привстаю для роста на носок;
Как радостно на солнце подсыхает
Меж пальцами набившийся песок.
Еще меня пугает тяжесть ночи,
Когда я просыпаюсь вдруг один,
И женщина за шторою хохочет,
Я белокур, как мой трехлетний сын.
Еще мальчишкой чудится мне образ
Чужого, повзрослевшего меня.
И вертится на парте синий глобус
В свечении оттаявшего дня.
Уже я рус, еще не постарели
Отец и мать на правом берегу.
Но вот уже метут мои метели
Так, что себя припомнить не могу.
Еще-еще о том, как это было.
Еще-еще о том, как я любил.
Еще-еще, как ты меня любила.
Еще-еще, как я на свете был.
Еще порхает мотылек сознанья.
Левобережья с лаги не видать.
Ты маленькое новое созданье,
Еще с тобой твои отец и мать.
КОСТРОМА
И.Ермаковой
Зима. Февраль на снег наносит скань.
Свевает ветер заструги к сугробам.
И меж столбами парусинит ткань,
И город настигает — «С новым годом!»
Неотвратимо. Тронута хурма
Морозом колким, впрочем, как щетина
Ее хозяев смуглых. Кострома
Желтеет, дальше мост,
Вмерзает льдина
В мезгу и лом, застывши под углом.
Два бока Волги грузно костенеют,
Как в мезозое. Воды подо льдом
Проходят дном и в бочагах мутнеют.
Зима! Зима! И подо льдом зима,
И ничего в реке не отразится,
И только тень проглатывает тьма,
Когда летит на лед, забывшись, птица.
И с точки зренья рыбы: есть конец
У мирозданья. Плавниками сфера
Исколота. И выше нет колец,
И крыша есть всему, и твердь их мера.
Но Саваоф пешней стучит в ответ,
И за пределом вспыхивает свет.
|
|
