 |
ПАНТЕОН
№3, 2002
Юрий Коринец
ИЗ-ПОД СПУДА
Несколько слов о биографии Юрия Коринца.
Его отец, Иосиф Коринец, из терских казаков, родился в Тифлисе. Заботами князя Шервашидзе был отправлен в Германию получать юридическое образование, там он познакомился с Эммой Нагель, будущей матерью Юрия. Во время Первой мировой вступил в большевистскую партию. После революции был на дипломатической работе. В 1923-м у Иосифа и Эммы родился сын Юрий. В 1937-м Иосифа арестовали и расстреляли. Эмма была переводчицей, переводила на немецкий советскую поэзию. В 1941 г. она просила отправить ее переводчицей на фронт. Ее арестовали, и через месяц она умерла в тюрьме. Часть, в которой воевал Юрий, была разгромлена. Он пришел пешком в Москву и оказался свидетелем того, как его мать уводили чекисты. Бросился ее вызволять, был арестован и отправлен в ссылку в Караганду, где пробыл 10 лет.
Среди поэтов и прозаиков, с которыми он дружил, став писателем, — а он дружил с замечательными мастерами, — не было, кажется, никого, кто писал бы в угоду советской власти. В те времена многие, упершись лбом в идеологическую стену, искали укрытия в детской литературе и в переводе. Так поступал и Коринец — он писал детские стихи. Хорошие. Но мне кажется, он не был органическим детским поэтом и не мог удовлетвориться этой вынужденной ролью: для детей надо писать смешно, а он по складу своему был скорее предрасположен к трагическому — вспомним “Стихи о вшах” или “Старух”.
О “Старухах” у нас с ним был интересный разговор. Он мне как-то сказал: “Некоторые не одобряют моих стихов о старухах. Зачем, говорят, ты о них пишешь: они такие противные!” А стихи эти, надо сказать, мне очень нравились: такие трагические и монументальные — вот если б кто-то смог воздвигнуть в бронзе подобный памятник старухам, на которых немало времени держалась страна! И я бросился защищать “Старух”, пытаясь выразиться поубедительнее и подыскивая слова. Но Коринец перебил меня, словно поясняя мне мои же мысли: “Они правы в низшем смысле, а в высшем — прав я!” Такая лапидарность была в его стиле — и не только в стихах.
...Но однажды утром, с похмелья, он пришел ко мне, попросил немного водки и, опохмелившись, стал читать стихи — откровенно продажные. Спрашиваю: “Зачем написал?” Отвечает: “Денег, старик, хочу больше иметь!” Тогда я спрашиваю: “А зачем мне их прочел?” На это он ничего не ответил.
Не помню, когда именно он закусил удила и бросился зарабатывать “красные деньги”. Передо мной его двухтомник “Избранного”, изданный в 1982-м, — тяжело читать.
Правда, есть и в двухтомнике коротенькая повесть “Самая умная лошадь”, талантливая и чистая. Судя по ней, по фрагментам из других повестей и публикуемым ниже стихам можно догадываться о том, что похоронил в своей душе Юрий Коринец.
Юрий Вронский
ЮРИЙ КОРИНЕЦ
СТИХИ О ВШАХ
Я жил тогда в далеком Казахстане,
Был спецпереселенцем на колхозном стане,
И были у меня свои заботы:
Как убежать от вшей, не от работы.
Я одиноким быть, я голым быть старался,
И убегал к реке, и раздевался:
я снимал с себя овчинный полушубок без рукавов, брезентовые
штаны и валенки — больше на мне не было ничего —
А дело было осенью, в то время,
Когда мне солнце еле грело темя,
И то на солнцепеке, в тишине,
Под кустиками, где теплей вдвойне.
Тут человеком был я!
Все с себя срывал,
И вас я — вши мои — не забывал:
Я мстил вам, вши,
Я мстил вам от души,
Я помнил, как друзья мои лежали,
Когда вы их в могилу провожали:
Как в волосы запархивал снежок
И покрывал разлуку белой тенью,
И собирались вши на лбу в кружок,
Иль в звездочку — смотря по настроенью.
1962
ЦАРЬ-БАБА
У самого белого моря
Избушка стоит на угоре.
В избушке — печальное дело! —
Растет на полатях трава.
Царь-баба — румяное тело —
Лежит ни жива ни мертва.
Подмышки ей муха щекочет.
Берет ее каждый, кто хочет —
Хотя бы незваный татарин —
Кто в избу взойдет, тот и барин.
Взойдет, заведет непонятную речь.
И выпьет поллитра. И лезет на печь.
Чуть слышно тайга за стеною аукает.
Гость пьяными ласками
Бабу баюкает.
А в северном небе
Созвездье
Готовит Царь-бабе
Возмездье.
И так у Царь-бабы
Который-то год
Родится в избе
За уродом урод:
Слепой, и горбатый,
И глухонемой,
То двадцать девятый,
То тридцать седьмой...
Хоть раз бы родился
Веселый да бравый:
То выйдет слюнявый,
То выйдет гунявый,
Но страшно не это —
Другое гнетет:
На солнце как выползет —
Сразу помрет!
И ходят по берегу толки —
Вздыхают медведи и волки.
Лисицы, свернувшись в колечки,
Печально лежат на крылечке.
А семга, немая от горя,
Выбрасывается из моря...
1964—1965
СОРОКОНОЖКА
Живая очередь —
Сороконожка —
Помножена на сорок сороков,
Вдоль хилых тeлец
Лавок и ларьков,
По кочкам и камням перебирая,
Ползешь ты, все на свете пожирая:
Хлеб и крупу,
Картошку и мечты,
Места на кладбищах,
Газетные листы,
Квартиры,
Холодильники,
Любовь,
Сама себя —
Свою же плоть и кровь!
О пожирательница снов и ситца,
Я сам твоя двуногая частица,
Прекрасная частица
Безобразья,
Я жадный взгляд его тысячеглазья!
Я вижу, как по выбитой дорожке
Всю жизнь мою ползут сороконожки,
Как мать моя, страна очередей, —
Прекрасная, суровая, седая —
К своим голодным детям припадая,
Не в силах оторвать их от грудей.
1964
СТАРУХИ
Не в дни торжеств —
В дни бед народных —
Стоят старухи
В подворотнях,
На улицах
И на базарах,
В платочках новых,
В шляпках старых,
Неистребимые,
Живые,
Они стоят,
Как часовые,
Стоят,
Как сморщенные гномы,
Как бы волшебники дотошные,
Собой заполнив гастрономы,
И булочные,
И молочные.
О вы, мои первопечальные,
Седые бабушки тотальные,
Сухие корни обнаженные,
Ростками внуков окруженные!
Когда приемы и парады —
Вы в кухне, скинувши наряды.
Зато, когда беда и горе —
Все заполняете, как море!
Вы как трава — но только в инее.
С губами — точно небо синее.
Вы как бесстрашные слова,
Как жизнь — которая права —
Сто лет живете — и не падаете,
Своей живучестию радуете,
А если падаете — радуете
Тем,
Как вы молчаливо падаете:
Ни честь свою,
Ни геркулес
В картонных пачках
Не уроните.
Идете, как оживший лес,
Как будто Сталина хороните.
1962
Публикация Натальи Коринец
|
|
