 |
ГОЛОСА
№3, 2002
Илья Фаликов
РУРБЕРГ. КЛАДБИЩЕ ВОЕННОПЛЕННЫХ
Православный священник с тяжелым крестом на груди
Вдоль безвестных могилок проходит, и ты проходи.
Переполнено синее небо безмолнийным громом.
Это наши союзники в небе грохочут знакомом.
Все проходит, полки бундесвера идут как часы,
Ева Браун побрила подмышки, а Ницше — усы.
Хватит, милая Гретхен, стоять виноватой в углу.
Гений Бисмарка реет, звеня на Немецком Углу,
Заполняет мозгами пустующий череп Вильгельма,
А оттуда летит нетопырь сквозь чугунные бельма,
Чтобы насмерть разбиться о башню в пустых небесах,
Где старик Беккенбауэр в форме стоит на часах.
Не суди, не ряди относительно смутных времен.
Не взыщи, не ищи потерявшихся в поле имен.
Разве есть имена у сокрытых во мраке вселенных?
Русских много везде — и на кладбище военнопленных.
Немцев тоже немало, а также британцев и янки,
И гремят самолеты в безоблачном небе, как танки.
Но на Божием агнце горит золотое руно,
И грудастая фрейлен несет молодое вино.
Если города нет, все равно уцелеет собор,
Ключ Петра подойдет, чтоб открыть неоглядный простор.
Золотую скалу подопрет золотая долина,
Гёте с Шиллером вновь поприветствовали Гёльдерлина,
Не кончается май, тьма рассеется в общем и целом,
“Фатер Унзер” споют белокурые девочки в белом.
Общий хор голосов, уходящих в весенний зенит,
Православный священник тяжелым крестом осенит.
. . .
Немецких кладбищ в Казахстане увижу вымытый гранит,
Отмечу это в ресторане с душой, она всегда горит,
Глотая новые поленья, дабы до утренней звезды
Спокойно спали поколенья в окрестностях Караганды, —
Проснусь, Шолпан* моя не в духе: под утро три часа подряд
В шубейках плисовых старухи на чистом дойче говорят,
А я-то думал: эту бабку и эту бабку видел там,
Где вы с меня сорвали шапку, когда я ползал по кустам
В киношной тьме, когда калина цвела не в поле у ручья,
А где “Падение Берлина” происходило в три ручья
От радости.
Посею шапку на свадьбе Марты с Абдуллой,
Во сне башку засуну в топку: нет шапки — голова долой,
Но я в Карелию поеду, погост увижу в Повенце,
Опухшерожую Победу в терновом пропитом венце,
В медвежьегорском книготорге “Цветы” Жигулина возьму,
Не восприму стиха, в восторге проклявшего свою тюрьму,
А там века затеют козни, и Петр потребует хвалу,
И на руинах царской кузни ищу остывшую золу, —
Кует кузнец, сверкая горном с вершины взятой высоты,
И в ресторане забугорном цветут полярные цветы,
Но не огонь глотаю, кстати, и не слезу глотаю, чай,
Глотаю кофе в Куфферате, лугов густозеленый чай,
А в Казахстане — буду снова, убогую покину Русь
И в качестве орла степного на скифской бабе отосплюсь.
. . .
Негры да арабы, ночь Парижа,
Каждая улыбка белозуба,
Ночь Парижа, облачная жижа —
Снова в Сену выброшена шуба.
Ну и шут с тобой, гуляй, рванина,
Старый город, дивная химера,
Ветреность твоя богохранима,
И Людовик любит Робеспьера.
На костях Лютеции туманной
Все давно другое. Бога ради,
Хватит вам охотиться за Анной,
Все равно какой, в каком наряде.
Бродят по садам иные девы,
Твой дружок седей царя Гороха,
Не найти вам Анны — королевы —
В том саду, где парочкам неплохо.
Здесь не пахнет Русью, и не надо,
И не знает слова печенеги
Многомиллионная громада
Безрассудства, похоти и неги.
Но вальсок сыграет на шарманке
Попугай, наверно не последний,
Царь Горох умрет на парижанке,
Кажется, несовершеннолетней.
Свет в окошке, черные ли кошки —
Все равно, от скуки не завою.
Что мне помешает по оплошке
Сену пятый раз назвать Невою?
Мельница на площади отпетой
Мне не вскружит голову, и в целом
Я не знаю цвета ночи этой.
Говорят о грязновато-белом.
. . .
Поет металлочерепица
От легкого прикосновенья
Зари, когда уже не спится
Всем мастерицам песнопенья.
А где-то тяжелеют лица
Ударников столпотворенья.
Что мне с того, что родникова
Пастушки речь у сеновала?
Коза, большая, как корова,
Мне детским криком прокричала
О том, что я чужого слова
Не понял с самого начала.
Хочу в ночи по ходу лета
Уткнуться носом в козье вымя
Подушки, бормоча до света
Во сне одно и то же имя.
Сохранена моя планета
Барьерами языковыми.
Я всех бы девок перещупал,
Переловил и перетрахал,
Когда б на весь небесный купол
Из медной пушки не бабахал
О той, кому во сне аукал,
Смотрел в глаза и тихо ахал.
. . .
Такая карусель
Закрутится — бессонница ночная,
Крестьянская война очередная,
Поехали, не знаю ни хрена я,
Поехали отсель.
Поехали отселева, родная.
Поехали в Брюссель.
_________________________________________________________________
* Венера и женское имя (тюрк.).
|
|
