 |
ГОЛОСА
№4, 2016
Владимир Строчков
* * *
Сонной мухой увяз в январе
под сурдинку февральской метели.
До-ре-ми-, недоумок, до-ре-
до весны, — сипло ветры свистели
в восемь пальцев слюнявого рта, —
доживи еще, дурень, до лета.
Это жизнь, эта жизнь, а не та.
Эта смерть — тоже жизнь, но не эта,
это просто ее дежавю.
Я пока поживу до апреля,
а до той я потом доживу,
по наклонной своей аппарели
потихоньку бредя, как бычок,
как бычок, потихоньку вздыхая,
что кончается... Да, как щелчок,
коротка, но и эту не хаю. Та, наверное, будет длинней,
да, не эта, а та, а другая.
Ничего я не знаю о ней.
Пусть пока ходит рядом, пугая
понапрасну. Вот, я не дрожу,
погляжу еще, что мне дороже.
Я давно уже с этой дружу,
ну и с той мы подружимся тоже. Только вот на ледащем ветру,
под сурдинку гудящей метели
что-то я все никак не умру.
Вон и птички уже прилетели. * * *
Вот уж по´жил, напраздновался,
вот уж нарадовался.
Где же ты так изгваздался-то,
так изгадился? ОДИССЕЙ
(длинный монотравелог с короткими купюрами) Я не стоик, не стоек я в страсти, и страхе, и боли.
Не хотел я идти воевать, притворился безумным,
но безумство войны превосходит безумие мира,
и как я ни пытался закосить, прикинувшись психом,
и, запрягши вола и осла, сеял соль в борозду вместо зерен,
но посланник войны разгадал мою жалкую хитрость,
мне родного младенца подбросив под лезвие плуга,
и пришлось мне оставить мой остров, жену и ребенка,
взять мой меч и повесить мой щит за бортом корабля,
... Чтоб скорее покончить с войной, я построил подставу
для троянцев: пустого коня из досо´к корабельных,
с полудюжиной воинов спрятался в нем, и троянцы,
не поверив Кассандре, втащили находку за стены,
добрым знаком и даром богов посчитали, бедняги.
Той же ночью и сгинула Троя, судьбы не продля,
... Но война не хотела меня отпускать, подло мстила
мне за хитрость мою. Двадцать лет я морями скитался,
конопатя борта прохудившиеся и латая
парусины рванье и обрывки последней надежды,
счет теряя неделям и скалам, волнам и потерям;
не пускала паскуда война в дом родной возвратиться,
и болтался по свету я, словно под носом сопля,
... И покудова я выживал, а жена вышивала,
время вспомнило все, но пространство себя позабыло.
Я растягивал время, как выцветшую парусину,
но рвалось оно в клочья, гнильем выпадая меж пальцев,
я сжимал в кулаках расстоянья, как руль корабельный,
но они вырывались из рук и кружили, кружили,
ничего кроме волн и чужих островов не суля,
... Но когда наконец я домой с той войны воротился,
у порога меня она там, словно пес, поджидала,
мне троянским конем женихов обнаглевших подсунув,
и опять мне пришлось убивать, чтоб кровавую жертву
принести, гекатомбу во имя войны ненасытной,
твари, вечно голодной и жаждущей мяса людского.
Что пред властью войны человек, как не жалкая тля,
...
* * *
Кровь дурная да почва-суглинок,
корни выдраны, грудь колесом.
Журавлиным гамзатовым клином
отлетаем от наших ризом.
Всех корней — электронная почта
да залайканная нелюбовь,
но качается кровь, то ли почва
под ногами — и, стало быть, кровь на суглинке не сохнет подолгу
в отпечатках от берц, в колее.
Человек человеку и волку
друг, товарищ и брат по шлее — как под хвост попадает охотно
и до крови стирает, когда
жизнь усталой походкой пехотной
отмеряет в остатке года. Всё под хвост — ретроциты в осадке,
гекатомб кровяные тельцы,
кость берцовая, берц отпечатки
да от крылышек горстка пыльцы. НОЧНЫЕ БОРМОТАНИЯ, ШЕПОТЫ, УГОВОРЫ И УКОРИЗНЫ Я полон памятью тебя, налит до края,
все, что случилось, не сбылось, что стало, помню
и не отдам за все грехи любого рая... Ну полно, полно... Чтобы забыть тебя, мне надо много больше.
Такую плату мне одна лишь смерть заплатит.
Мне хватит этого и до конца, и после... Ну хватит, хватит... Да, я все помню, не забыл. Не в этом дело,
а дело в том, что утром снится, ночью будит.
Да будет имя, и душа твоя, и тело...
Ну будет, будет... Твоим небытием, отсутствием, нехваткой
я заполняю бесконечные пустоты,
и это больно и мучительно, и сладко... Ну что ты, что ты... * * *
Открылась бездна, вся собой полна.
Ни звезд, ни черных дырок, ни хрена!
|
|
