 |
ГОЛОСА
№3, 2004
Сергей Слепухин
. . .
Скончалась Барби, кровь ее мертва,
Оторваны рука и голова,
И похороны в будущую среду,
Утешен Кен подругою другой,
Ее он гладит твердою рукой,
Сопровождая к званому обеду.
Бедняжка Барби, смерть в расцвете лет,
Твой траурный роскошен туалет,
Изящен гроб, пластмассовы мимозы.
Ах, молодость за трепетной чертой,
Где блюдца глаз и локон золотой,
И гардероб без белых тапок прозы!
Покойся с миром! В будущем году
Я голову прекрасную найду
На мерзлой клумбе, огуречной грядке,
Я отыщу тебя в пустом шкафу,
Чтоб ты сказала: «Господи, живу!
Пусть инвалид, но в целом я в порядке!»
. . .
Ты отключила верхний, звезды, луну,
Я оступился в тебя, понял: тону,
Я упирался твердым, ты клокотала,
Было по горло — мне, женщине — мало.
Эта нетвердая почва, где мы вдвоем
За руки или за пальчик держимся, умирая,
Судорожно друг у друга что-то берем взаем,
За час до исхода ночи, в метре от рая.
. . .
кушнер в кущах просвещенный
бродский влагой ворожит
на горбовский разведенный
шварц по найману бежит
неприкаянные сфинксы
бестиарий глух и дик
охраняют русло стикса
поэтический родник
а холодная пальмира
зрит с гранитных берегов
черным глазом казимира
на поэтов и богов
и не жалко ей гранита
если камень точит тверд
стих российского пиита
под прищуром львиных морд
|
|
