 |
ГОЛОСА
№3, 2002
Людмила Жукова
ЧУХЛОМСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Ты там, где шведы, оставляя след,
играли в кубики. Им удалось прославить
желание с камнями поиграть.
Но пылкости средневековой нет
у местных, чтобы алгоритм составить
игры. Способны только повторять
аборигены прошлого уроки,
чтобы ветшающей гармонии пороки
кирзой кирпичной тщательно латать
с таким усердием, с каким мы рюхи,
в апофеозе сумрачной разрухи,
железные кидаем в облака
и, бороды задравши, ждем, пока
они когда-нибудь не свалятся обратно.
Ты там, где не увидишь пятна
На скатерти... В намордниках газонов
цветы... И, одеваясь по сезону,
на голых рыб, мрачнея, смотришь ты...
И в пахнущие известью аорты
столичных улиц входишь, как в кусты
шиповника. Остры красавиц взгляды,
несущих евпропейские наряды
на северных плечах... И стерты
слегка, как камень, резкие черты
тяжелых лиц... Здесь скульпторам лафа —
природа катит валуны под ноги,
да только стороной обходят боги
капризные воспитанный ландшафт:
расчетливость им действует на нервы,
и оттого здесь невозможно перлы
небесные в салонах отыскать.
Но и без перлов здесь живут неплохо.
...Центр тяжести давно уже эпоха
сместила в сторону непаханых полей и —
морозит зад в снегах Гипербореи,
высиживая что-то... Ждем подарка
очередного. Но пока не жарко
Здесь. Солнце первый раз после дождей
купается в тумане, соловей
помалкивает, но лягушки славно
расквакались у старого пруда.
Глаз радуют крапива, лебеда,
ежей и земляники прорва,
листва весь день без умолку болтает...
И все равно чего-то не хватает.
Когда бы только знали мы: чего,
тогда бы и не брались за перо.
...Вчера мне тут русалка у пруда,
кувшинки обрывая, проболталась,
что небо сильно накренилось
и выкатилась новая звезда...
Мы видели ее. Сияет младенческою чистотой
над черноземной нашей темнотой,
над городами, полными тоски,
где время раздирают на куски,
и сын над наготой отца смеется,
она, как жилка солнечная, бьется,
возникшая неведомо откуда.
...Как прокаженные, мы жаждем чуда.
В какие непролазные леса
нас заводили эти чудеса,
такой мы данью страха облагали
самих себя, что сам полночный князь,
наверное, пресытился, дивясь,
как толпы в очередь к нему стояли.
...Земли кровавый полог приподнять
рука не поднимается, и камнем
лежит душа в деснице у Него...
За горизонтом вертикальным, дальним,
куда до времени не пустят никого,
когда бы мог рассудок угадать,
как звезды превращаются в мутантов,
тогда б за чистотой экспериментов
следили неотступно лаборанты
рогатые — других ему где взять?
А так... вдруг кто-то да рассыпет кванты
случайно — на квадраты черноты,
уложенные к небу штабелями,
и пропасть с рваными краями
увидишь под ногами ты...
Архитектуры вавилонской след
неистребим в умах незаурядных,
как пафос в стерегущих травоядных
пружинах полосатых (спору нет —
закрученных не в наших мастерских).
...А впрочем, о материях таких
не размышляют чухломские бабы,
поджавшие обветренные губы,
но каждая из них — свое весло
хватает, чтоб теченьем не снесло
в тартарары, гребет поближе к дому,
хоть меньше там огня, чем дыма,
в тяжелом очаге прабабкиной печи
здесь все еще румяны калачи,
а дети — босы, но здоровы.
Молочное мычание коровы
бодает рыхлый утренний туман.
И праздник в доме — коли муж не пьян.
И вся пропахшая соленым потом
над черной пеною земной,
над черноземною волной
изба, как памятник потопа,
вцепившаяся в перегной.
...Но разбегаются — трава, ручьи, леса,
все в даль летит — дороги, мысли, песни,
рассыпаны дожди и птичьи голоса,
все мчится прочь, не держится на месте.
И даже столб дорожный, диковат,
плетется без дороги наугад.
Лишь за озерной синей пеленой
оживший монастырь встает стеной.
Какою силой обладала Весть,
что купола могли возникнуть здесь!
Чтоб завязалось завязью иной
само движенье...
Небо над равниной
высокое — колодезной водой
искрит в немыслимых глубинах...
...Что нам искать — восторженным и диким —
в питомниках декоративных чувств?
Всяк ветер — приручён, всяк кладезь — пуст
перед лицом равнины многоликим
для нас, ушкуйников, посланцев вечевых
к пределам темным.
Что нам, острожникам, в убранствах дорогих,
каликам, странникам, и на печи — бездомным.
...За тех, погубленных под небом вороным,
— страда земная.
И горек сладкий и веселый дым
любого рая.
ФОРЕЛЬ
Играй, форель, в безумстве серебра
На удочке воздушного балета.
Твой дирижер в панаме это лето
Все вытянет из твоего нутра.
Играй, форель. Пусть в воздухе сухом,
В смертельном кислороде рдеет влага.
Взрывает первобытная отвага
Ручной остекленевший водоем.
Играй, форель, по нотам бытия
Страдание, вытягиваясь в струнку...
Тот, хладнокровный, приготовил сумку,
Но это не касается тебя.
. . .
В светлых красках лес торжественный
Поднимается из тьмы...
Почерк ласточки божественный,
Просыпаясь, видим мы.
Как легко ей нынче пишется
На тетрадке голубой.
Слово через слово нижется
По цепочке световой.
Млеет солнце полусонное
На румяных облаках,
Что-то шепчет благосклонное
Ветка в яблоках.
|
|
