 |
ГОЛОСА
№3, 2000
Андрей Тавров
ОРКЕСТР В ПУСТЫНЕ
Оркестр в пустыне образует круг,
и клапаны не отлепить от пальцев.
Не видно лиц. Почти не видно рук.
Звук шестипал, как с черепахой панцирь. Не видно лиц. И треснула труба.
Верблюд распался на холмы и ноты,
и ангела не помнит скорлупа,
и факел разделен на гул и соты. Звук — шестипал. Он рвется вдаль и вдоль
иллюзии обглоданных колючек,
и накипает на ресницы соль,
они торчат из днищ гондол горючих. Иллюзия звезды сгорает над
иллюзией волхвов у труб разбитых,
но семь сонат влекут двугорбый свиток,
и две звезды морозные стоят. Отчизна музыки — пустыня, канифоль,
моллюск из флейты, белый шут из скрипки.
Отчизна музыки, она не столь
гармония, сколь чистых смыслов скрепка. А музыка, виясь, свистит гортанью,
как ставня в пыльной комнате, щелиста,
не приближаясь к краткому рыданью,
сгущая в краба виолончелиста.
КРЫШИ. ПРИНОШЕНИЕ МАРКУ ШАГАЛУ
Новой Лапутией пролетающий город над островом фигуры,
падает темная звезда, раскрывается, словно зонт, и катится,
гулкая, в ветер,
хлопают бабочки створками, срываются с петель,
петух натянут на струны щипковой клавиатуры. Колокольчик-белл* никнет лилией у ювелира,
юбки на ней, как английский дилижанс на дороге.
Скрученной салфеткой утиный хвост плывет в реке-недотроге —
это ангел в небе шарит прической по дну мира. Из дирижабля торчат руки и ноги, он похож на тритона,
это Марек поплыл в гости к Абрахаму-раввину,
тот тычет пальцами в воздух, в синюю полую Палестину,
и достает их оттуда в кольцах, в гардеробных номерках, а на ладони горит морская звезда. Ангел мой, ангел, колокольчик,
звездочка-Рахиль, бабочка хрупких поцелуев-перелетов!
Внутрь ночи-копилки падает диск, бел и игольчат,
сестра моя, невеста, свечка мотыльков-папильоток! Я держу палитру, как темную подмышку крыла,
в подтеках рек от Полоцка до Парижа,
она киль воздушного корабля, вот она поплыла,
и я вдел большой палец, и вниз опустились крыши. Фонари в чернилах Витьбы выпуклы — влажная титаномахия,
а сама она вогнута, как веко, если смотреть изнутри зрения,
мой череп скошен и блещет гранью от озарения,
как короб фотоаппарата под вспышкой магния. Бабочка, бабочка моя, сестра, колокольчик,
конец времен, в запечатленный сад калитка!
Скрипка в руках Рафаила на крыше, где звезд, что зеленых строчек,
и скрипичный ключ стоит в воздухе, как молящаяся кармелитка!
* Вспомним Беллу — музу и жену Шагала.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ ГОМЕРА
Не надо больше волн, убитого солдата,
водоворотом сна стоящего на дне,
и ванны солнечной, что вниз течет, зажата
в воронку — то Ахилл, причастный тишине. Не надо без уключин лодки, полной крови, —
Патрокла на щите; выносит из триер,
из сот их сонмы ос, и застревает в кроне
бриз перевернутый — небесный водомер. Вот только бы звезда меж тьмы зубцов не гасла
над дымом, что ползет, как с ног аккордеон,
и чуткой жизни смерч бежал легко и праздно,
водоворотом дна, как колба, отражен. Упасть бы так лучом на выпуклую бронзу,
чтоб выбежать травой стеклянной из глазниц
и лампой лопнувшей тянуть блаженно к солнцу
все, что осталось, — бровь над пустотой страниц.
|
|
