|
МАСТЕРСКАЯ
№2, 1999
Наталия Медведева
ВОЖДЕЛЕНИЕ,
или
состояние адаптации москва-питер-Москва
Музыке
Можно так раскрутить воображение, что однажды придешь и ляпнешь что-
то, а оказывается, это из выдуманного. Песенки, песенки мои... Куда вы побежали... Вон, я видела одну за надгрызанным углом. Я еще их ловить должна, песенки мои. Я подпрыгиваю на мажорном аккорде, начинается заваруха и сама я заворачиваюсь вокруг тебя, стонущего, будто от отбойного молотка, скрежещущего зубами от «аларма» ночью, отстраняющего лицо от звука-боли и ба-бах! Все заканчивается возвратом на начало. И уже третье поколение молодых людей осваивает персональный компьютер.
Поэмы «мышкам», «мушкам»
Или это поколение «икс» настолько в квадрате
Что выбирает «кок» без сахара
«Paп» выбеленный.
Русские стремительно осваивают новые рубежи
«Пати» исключительно без «ар»
Со своим обязательным трансвеститом
Стилистом, издателем, моделями и банкиром
И всех снимают в хронику значения пятого канала
Каждый может стать «звездой» хоть на пять минут
Формулу Уорхола заучили
И оплачивают съемку дня своего рождения, свой семейный уют
Для того, чтобы в ящике было подтверждение
Своего громогласного похода по жизни
В пиджаке из верблюжьей шерсти
Какое несметное количество пиджаков
Уже пережило своих владельцев. Я бегу по недостроенному коридору, спотыкаюсь о разбитый кирпич.
Не успеваю крикнуть «пока» и бегу уже за дверь, вниз по обглоданной лестнице, где рисунки, рисунки, рисунки; надписи, надписи, надписи...
А ты бежишь за мной.
Они не успевают отреагировать на мой побег, как ты пробегаешь.
Они только замечают, что почему-то ты пригибаешь голову, будто потолок низкий.
Но ты уже успел вдавить меня в стену изрисованную на лестнице, прямо в свастику.
Они слышат мой приглушенный крик «не надо! не надо! не надо!» И твой голос низкий «почему, почему, почему».
Они наверное слышат, как скользят твои пальцы по моей влажной коже между ног. «ИЖМАШ» — автомат Калашникова. Автомат Назарова.
Контрольный пакет акций в одни руки.
Где взять эти руки, руки, руки, руку?! Я делаю красиво руками. Будто глажу тебя по волосам. Будто перебираю руками, пальцами, твои волосы и потом раааз! строго и хмуро начинаю петь. А ты все любуешься мной, будто я продолжаю гладить тебя, продолжаешь любоваться мной на реверберации звука, завороженно ждешь, когда я еще тебя буду гладить. НО УЖЕ НАЧАЛАСЬ СУРОВАЯ ПЕСНЯ! И я резко оглядываюсь на тебя. Ты сутулишься и потом каааак вытянешься! в струну, на которой долго будешь играть — строго и страстно. Будет очень сурово все. И потом тоже. Даже захочется заплакать.
Вот для чего необходима всеобщая грамотность: «Люди добрые, помогите!»
Да-да, люди добрые, помогите! Мальчик, помоги! Куда ты пошел, мальчик...
«бумбараш» под мышкой. Мальчик! Вожделение... вожделеть... вожделенческое настроение в городе-герое — Питере и дождик. Серо-бело. Лежать и вожделеть. И много пить. Чтобы перепутать предмет вожделения. Просыпаешься утром — а какой день и какой это тип меня всю ночь гладил, гладил, гладил. Метро Курская — мужики с мужскими лицами страшными. Им самим страшно: скорее, скорее отсюда в поезд! В поезде на сиденье — «кто хочет ебаться тел.» Зачеркнули телефон!!! Ах, ах,
ах... Можно носиться по всему городу-герою, заходя в невероятные имперские подъезды, поднимаясь по залитым светом, из пятиметровых окон, дворцовым лестницам; сидеть на лавках-подоконниках, курить... все равно некуда пойти. Папа насиловал свою маленькую дочку. И долго насиловал.
Убить папу.
Папа насиловал чужую женщину на глазах у своего сына.
Убить папу.
Американское кино.
А если никто не насиловал. Некому было насиловать. И не насилуют, а? Не насилуют! Никто меня не насилует!!!
Кого убить? Кого? Кого? Кого? Калашников.
Мой верный Калашников.
Я и Калашников.
Маленький мальчик Миша бежал по дорожке
Увидел сучок
Калашников.
И меня из Калашникова!!! Нас посетила, нас посетила, нас посетила
Красавица горилла!
Что это за «такси-драйверовские» вкусы... Награждения, награждения... Ни одного флажка ни шарика в небе. Зеленый солдатик лежал вниз лицом
Забытый брошенный во дворе
Я переступаю ограду — вляпываясь в липкое, грязное и холодное — я иду за бойцом
Я спасу солдатика! И принесу его в дом
И вымою в теплой воде.
Я его высушу в мягкой тряпице
Он станет чистеньким, мой прекрасный воин
И его силуэт на окне, на фоне чудища-города, до зарницы
Будет беречь нервный сон мой Где бы взять еще мальчика... Только чтобы не надо было объяснять. Все всё знают. Мы всё знаем. Втроем. И чтобы не было сестер-братьев-родителей...
Ой какая помоечка выразительная! А где бабушка-ворона-мальчик? В пальцах почка раздавленная
И сок. Поднести к лицу руку
Так пахнет сильно природа. И я
Буду. Если попаду к вам в руки. Ах, такие тоненькие лепестки папиросных бумажек. Как ты ими играешь красиво руками, пальцами перебираешь. Я завидую этой табачной мишуре — ты ее вкладываешь в листочек. Заворачиваешь бережно. Подносишь к губам. Облизываешь. Языком проводишь по тонкой папироске. Вот бы по мне так. Хочу быть папироской, «джойнтом». У стены Цоя пацан с гулким голосом, две девки.
— Уйдите, уйди, Зойка! Дайте мне выплакаться. Иначе я себе сейчас вены
вскрою!
Плачут. Пихаются.
— Мы его еще уговариваем, а он...
Плачут. Обнимаются. Пихаются.
Приходит парень в длинной рубахе, с длинными, кистей не видно, рукавами.
Вдвоем пацаны отходят к помойкам. Говорят. Держат за шеи друг друга. Обнимаются.
Идут к девкам.
Продолжительность — полтора часа.
Вчетвером уходят. Девка Зоя держит пацана в длинной рубахе под... рукав, кисти не видно...
Милые такие страсти. Потому что знаешь — еще будут, еще и еще и еще... у стены.
А у себя знаешь — если будут, то ужасно-предпоследние. Смертельные. И у них надо чтоб такие у стены были! У стены Плача Б.Г. Уже все все умерли. Ну просто все. А Б.Г. нет. Стоит у стены Плача, молится, трясясь. Если уж слова тираны, то что же музыка?! Чудовище, гитлер и Калигула, что она со мной сделала... какая я тоненькая стала.
Одни глаза и голос. Экстремизм во всем! Иначе — «микс», «мастер», «юматик» — и ничего не останется. Нет меня и моего голоса. Надо быть голым — одни вены чтобы! Мальчик играет нищего и его собачка тоже — вжилась в роль: свернувшись бедняжечкой спит на веревочке грязной в его руке. А щеки у мальчика круглые-прекруглые! Другой мальчик, наверное, действительно нищий — рот как яма с синей каймой губ, беззубый. Просил у мужика пожрать. «Мужик, дай пожрать! Мужик, дай!» Дай я на тебя лягу. Все равно я уже ни женщина, ни мужчина, хотя больше женщина. Я уже прошла режим Воды и уже везде могу оставить Знак своего пребывания. Это потому, что я как женщина болтлива. Зачем-то хочу всем сказать. Оповестить. Мокро. Jai appris a taimer ma Patrie. Вода капает, капает, капает... Они копают себе яму, вон какую большую выкопали на Манежной, в нее мы их и столкнем — это будет называться «возвращение в наш дом». Наконец-то они вернутся в их дом. Да я даже мимо их дома не хожу! Я его в упор не вижу! Костьми, костьми хочу лечь на твои кости! Красная площадь будет красной — по красоте: пустить кровь! Сектантов «вуду» позвать, пусть кровь пускают, раз русские не могут. Обязательно отдаться (посмертно, они ведь будут убиты):
Караджичу
Младичу
Аркану
Лебедю можно было, но он превратился в гуся. Тем более, он это наверняка делает молча. А в нем самое главное голос. И ручищи еще. Он, наверняка, как боров наваливается. Борова так называть не хочется. Как он это делает?.. Почему обо всех хочется знать — как как как ты это делаешь?! Мой брат как пырнет меня ножом в живот! Что это за нож такой, чего-то я не помню такого. «Ты что же это такое пишешь, Анька?! Мне уже на улицу не выйти, садистом все называют!» — Гумилев Ахматовой. Возьми меня на ручки, то есть на коленки или как эта часть тела называется...
и руками держи. Я от этой желудочной жизни зверею. Мамочка, давай устроим блокаду. Саночки есть. Финский залив пахнет водорослями, улитками, коррозией металла. Убить мучителей животных на Арбате. Обезьянку тоже убить — она уже шиза. Пони взять домой... Это где это такое — дом? Ключ от мастерской Кати. Два.
Ключ от квартиры на Чехова.
Ключ от квартиры на Академической. Два.
Ключ от номера.
Ключ от маминой квартиры. Два.
Сейчас три ключа.
Ой, куда я дела ключи от Ленкиной квартиры на выпотрошенной Каланчевке?! Кто-то ведь находит мою девяносто девятую клавишу, иначе я бы не пела! «Поехали, поехали!» — у помойки на улице. Это они поехали на дачу. Все на дачу поехали. Kamp unter besonderen Verhaltnissen. Азия Азия Азия — следы подошв на унитазах. Крестик против имени Роман.
Крестик — Алеша.
Крестик — Петр.
Крестик — Сергей.
Крестик — Карим.
Крестик — Алеша.
Крестик — Роман, Роман, Роман, Алеша, Роман, Роман, Роман. Сергей. Мальчики, я боюсь возвращаться поздно ночью... Там как раз есть углубление, проход в стене этого разделанного тушкой порося здания... ... поэтому мой муж боится музыки! Правильно делает... Оклахомского взрывателя вот не называют сумасшедшим! Попались и американцы! А то всё сумасшедшие, сумасшедшие, сумасшедшие... Постмодернисты играют словами — игр-игр, игр-игр... гр-гр, гр-гр... Можно по-русски прямо сказать — распиздяйство. А можно пофилософствовать — созерцательность... Эх, блин! В кого ни ткни — «созерцай»! вместо распиздяя... РНЕшники-молотки: слушают марши, бубнят «Слава России» и даже девок не ебут! И уже уже молоток над моей башкой! Тимур и его Коммандос.
Дни на Васильевском острове, или Убийца.
Смерть, которая всегда с тобой.
Убийца бляди Груздьевой.
Русский квартет:
Машка
Василий
Александра
Вячеслав.
(Русское) Путешествие к самому началу (дня).
Широта СПИДа
The Чистый молодой человек.
— книги которые должно читать. Я напишу. Я уже и написала почти. Национал-большевики выгребают дерьмо прорванной канализации. Это целое состояние! Подвал этот... Хочется большими груди чтобы были. Тогда их ты сможешь так сжать! Ой, забыла позвонить... Листики нежные зеленые колышатся буйно-буйно! Я бы знаешь как колыхалась... На мне пальто немецкой фрау, чей сынок бомбил Ленинград — мучают кошмарики гуманитарную германку... В мегафон мент: «Ты! Освободи дорогу!»
апрель — май 95
|
